Как легко и просто планировать и предполагать, сидя в каком-нибудь штабе, но война ежеминутно вносит свои коррективы в самые просчитанные и выверенные замыслы. Это хорошо понимал и сам командир батальона. В чем он не сомневался – это в том, что обеспечить незаметность передвижения довольно многочисленной группы вооруженных людей практически невозможно. Обязательно кто-то из местных жителей или прикормленных немцами осведомителей что-то заметит, разнюхает и наведёт на них полицейские и жандармские части. Да и вечные преследователи разведывательного отряда, немецкие егеря, тоже на месте не сидели. В летний период их активность явно возросла, и им так или иначе почти каждую неделю удавалось пощипывать десантников, что очень существенно отвлекало их от выполнения основных задач. Последние полтора-два месяца коржевцы почти не взрывали мосты и железнодорожные узлы. Редко уже им удавалось разгромить штаб какого-нибудь незначительного подразделения вермахта или наказать не в меру ретивых полицейских, пособников оккупационных властей. Всё чаще батальон втягивался в мелкие стычки со своими гонителями, егерями да жандармами.
И что немаловажно: ускоренный марш-бросок по занятой противником местности вымотает людей, силы которых итак были на исходе от постоянного напряжения, недоедания и бесчисленных боевых заданий. Всё было ясно Александру Коржу. Оставалось только надеяться на ту силу духа, которая порой просыпается в самых тяжёлых испытаниях в людях, которые знают, за что, за какие идеалы и цели они приносят в жертву свои жизни.
Офицеры, толкаясь, стали один за другим выходить из землянки своего командира, оставив Коржа наедине с прибывшим капитаном, те опять присели к столу и с карандашами в руках вновь принялись что-то колдовать над картой.
Завершив организационно-подготовительные мероприятия и разделив со своим верным ординарцем Гордеичем более чем скромный ужин, состоявший из нескольких картофелин и пары луковиц, Фёдор решил пойти отлежаться в своем временном укрытии, представлявшем собой копанку, укрытую сверху плотным еловым лапником. С наслаждением скинув разбитые сапоги, он с блаженным выражением лица растянулся на хвойном ложе и сомкнул веки с твёрдым намерением заснуть. До рассвета оставалось не более шести часов, и молодой, но уже измотанный бивуачной жизнью организм требовал передышки. Ночи в августе стояли прохладные, если не сказать промозглые из-за скопившейся в воздухе влаги, а оживившиеся после недавних дождей комары, сгруппировавшись в разбойничьи полчища, вновь устремились за своим кровавым лакомством, забираясь то под воротник, то в волосы, всюду, где их безошибочное обоняние могло учуять притягательное тепло человеческого тела.
Фёдор беспокойно заворочался и поглубже натянул на голову сохранившийся с зимы, рваный в нескольких местах полушубок. Посчитав, что таким образом он обрёл уют и спокойствие, старший лейтенант расслабился, предоставив утомленному мозгу свободу выбора, как быстрее забыться в объятиях солдатского Морфея. Но вместо долгожданного сна перед глазами стали проплывать картины из прошлой мирной жизни и образы дорогих ему людей. Это был не сон, а, наверное, зыбкое забытьё, то есть та удушливая дремота, которая только выматывает силы человека, а не восстанавливает их. Растревоженное сознание начинает произвольно ворошить сюжеты прошедших событий, выискивая, как правило, именно те, в которых задержались недосказанные слова, утраченные надежды, незаживающие обиды, то есть всё то, что в реальной жизни хотелось бы изменить, улучшить, найти ошибкам слова оправдания. Сделать всё, чтобы восстановить мир в неуспокоенной израненной душе, но разве это возможно?
Вот и теперь неожиданно для него самого в сознании Фёдора возник образ любимой невесты Татьяны, необыкновенно яркий, живой, словно наполненный особым теплом и весенним яблоневым светом. Где она, в какой действующей армии? Десять месяцев рейда – десять месяцев отсутствия какой-либо связи с родными и близкими. Помнит ли она его, не забыла? Ведь и объясниться толком друг с другом так и не успели. Не решился сказать самые трепетные и нужные слова. Всё скомкал, сорвал белые свадебные наряды военный вихрь. Что может она подумать, не имея от него ни вестей, ни писем? Какая уж тут сентиментальная переписка из вражеского тыла?