Вестники Судного дня

«Вот те на. Он что, залез в мою черепную коробку? Не успею подумать, а он уже догадался. Не хочу я этой игры в кошки-мышки. Пусть выкладывает то, что задумал, немчура проклятая». – Семён набрался решимости и стараясь, чтобы голос был твёрдым, задал вопрос.

– Вы-то что от меня хотите, Максим Максимович?

Оберлейтенант прекратил мерить комнату шагами и остановился прямо перед лицом Веденина, задрав вверх голову. Как-никак, но военнопленный красноармеец был на голову выше его. Он стоял так близко, что Семён явственно различил тонкий запах дорогих мужских духов, исходивший от его чисто выбритых щёк.

– Люблю прямых людей, – с расстановкой, чуть растягивая слова, проговорил немец. Его глаза впились в зрачки Веденина, будто он вознамерился забраться в самые дальние уголки подсознания Семёна и выведать там некую тайну. – Хорошо. Я отвечу тебе так же, не лукавя. Ты должен, а вернее я так хочу, чтобы ты послужил мне и делу великой Германии. Ты молод, здоров. Спортом занимался? Боксом, говоришь? Тем лучше. Мы наблюдали за тобой. Держишься особняком, ни с кем не дружишь. Внутренний распорядок не нарушаешь. Чем не кандидат для нашей школы?

– Какой школы? – не сдержался Семён, прерывая монолог оберлейтенанта.

Немецкий офицер отошёл от Веденина, развернулся и опять вперил свой немигающий взгляд в глаза пленного.

– Той, где людей учат. Разведшколы. Разве не любопытно?

– Я всего лишь простой солдат, а в таких делах ничего не смыслю.

– Не страшно. Научим, – продолжал убеждать оберлейтенант. – Ты же молодой человек, а значит романтик. Учти, что разведка – это самая романтическая профессия на свете. Много приключений и немного риска. Ты же ведь любишь риск, коль на войну пошёл.

– А что же я должен буду делать? – поникшим голосом промолвил Семён. Теперь он уже разобрался в том, что перед ним стоял офицер германской военной разведки, наверное, Абвера, службы, где готовили матёрых диверсантов и забрасывали в советский тыл. Не о ней ли им рассказывали и предупреждали в полку на одной политинформации незадолго перед войной? И теперь он воочию столкнулся с одним из её офицеров.

– Вот это хороший вопрос, – усмехнулся немецкий разведчик. – Вначале учеба. Научишься, как вести себя, как разговаривать с людьми. Немного постреляешь, немного повзрываешь, попрыгаешь с парашютом, рацию доверим. Одним словом, научим всему. Поверь, серьёзным человеком станешь.

– А потом? Что потом буду делать? – Семёну совсем стало грустно. Он понимал, что черная воронка предательства затягивает его.

– Торопишься, Веденин, торопишься, – в голосе абверовца появились нотки недовольства. – Но я отвечу. Потом попадешь к своим. Походишь, побродишь, посидишь, поглядишь, с людьми поговоришь и вернешься к нам. Для начала всё, устраивает?

– А потом Вы отпустите меня домой? – решил сыграть в простачка Семён.

Немец усмехнулся. Одно и тоже. Почти все новобранцы хитрят, прикидываются непонимающими, о чём с ними говорят. Не хотят признаваться сами себе в том, что первый шаг – он же и последний. Возврата не будет. Всё перевернётся в жизни начинающего агента. Свои станут чужими и наоборот. Будут взрывать мосты, выведывать секреты, убивать, наконец. Коготок увяз, всей птичке конец.

– И дома побываешь. А если захочешь, то через неделю ты и мать свою увидишь. Ты же из Старобельска, как видно из твоих документов? А этот город теперь наш, проблем не будет. Ну как?

Семён стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Что ответить этому настырному германскому разведчику, он не знал. Кто он такой, Семён Веденин, бывший рядовой Красной Армии, заброшенный злым роком за колючую проволоку концентрационного лагеря, где его жизнь ценится дешевле миски с костями для немецкой овчарки. Где каждый, имеющий в руках деревянную палку, кнут или винтовку, может, не задумываясь, убить его, как последнюю никчемную тварь. Где он существует без всяких прав, документов, забытый в своём полку, да есть ли ещё этот полк или сгинул, сметённый артиллерийским огнём и раздавленный стальным брюхом немецких танков? Не живет, а прозябает, забыв о том, какой на дворе месяц и день недели. Времени больше нет, а существует только один час – пополудни, когда звенящий кусок рельса сзывает на приём «пищи», от которой отворачивают нос даже барачные крысы, а по-настоящему обедают и ужинают и наслаждаются жизнью только лагерные вши и огненно-красные клопы. Нет ни друзей, ни товарищей, ни имён и фамилий. Нет даже людей, а только порядковые номера, пришитые на лагерную робу, и клички. Что хорошего он может ждать от этого мира, когда вокруг видишь одни горящие голодные глаза, в которых светится зависть от того, что ты ещё жив? А мать? Осталась только одна надежда, что она успела эвакуироваться до прихода немцев и спастись от их экзекуций.