Вестники Судного дня

Как всегда некстати, лагерные динамики прокашлялись, и, к удивлению Веденина, резкий металлический голос стал выкрикивать его фамилию, призывая Семёна подойди к зданию комендатуры, единственному приличному каменному сооружению, свежевыкрашенному в коричневый цвет, распознать которое не составляло труда благодаря длинной вывеске на фронтоне с надписью готическими буквами “Kommandatur”.

«Что им от меня нужно? Почему они запомнили мою фамилию?» – в груди возникло тревожное ощущение грозящей опасности. Да уж лучше так, чем блуждать вокруг этой ужасной ямы, на дне которой упокоились незнакомые ему, но близкие по переносимым совместным мукам узники.

У входа в здание Семёна ждал немецкий охранник, который, ни о чем не расспрашивая, провёл его по извилистому коридору со многими поворотами и, остановившись у двери с номером 1, постучал в неё.

– Herrein /Входите/, – откликнулся чей-то хорошо поставленный голос.

Войдя в кабинет, Веденин после полутемного коридора прищурился от дневного света, заливавшего небольшое помещение кабинета.

– У Вас болят глаза, Вам нехорошо? – участливо спросил его по-русски человек, на котором была обычная форма германской армии.

– Нет, нет, всё хорошо, – ответил Семён и для убедительности отрицательно мотнул головой. Ещё чего не хватало. Признайся в том, что что-то болит, в момент отправят в холерный барак. А там с концами. Ещё никто не вышел из него после проведённого курса лечения.

– Да Вы садитесь, стул рядом, – офицер сам, опережая Веденина, взялся двумя руками за спинку стула и пододвинул его поближе к столу.

«Странный немец, очень странный. Впервые такого встречаю. Зачем он меня вызвал? Почему так вежливо говорит, ведь я же обыкновенный военнопленный, каких тысячи и тысячи? Уж больно мягко стелет, значит жестко будет спать, – Семён исподлобья осторожно осмотрел стоящего перед ним человека небольшого роста, с аккуратно подстриженными волосами, на вид не больше тридцати пяти, но с очень спокойными и внимательными глазами. – С таким ухо надо держать востро».

– Вы правы, я Вас вызвал не случайно, – словно читая мысли Веденина, произнёс офицер. – Буду с Вами откровенным и рассчитываю на Вашу взаимность. Так вот, я офицер германской армии в звании оберлейтенанта. Моя фамилия… э-э-э… хотя это не важно. Зовите меня Максимом Максимовичем. Уверен, для Вас так будет удобней. Вас зовут, как я понимаю, Ведениным Семёном Ефимовичем. – Офицер открыл тоненькую серую папку и сверился с со своими записями. – Вы служили в Н-ском полку. Попали в плен на подступах к Херсону. Я правильно излагаю?

– Именно так, – ответил Веденин, напряжённо пытаясь разгадать замысел немца. – Я это всё изложил на первом допросе, когда оказался в плену.

– Хорошо. Я всего лишь уточняю, – понимающе улыбнулся оберлейтенант. – Не беспокойтесь. Уточните Ваше звание и чем конкретно занимались в Красной Армии.

– Я рядовой. Окончил пулемётные курсы, но в основном привлекался к перевозке денег для армейских частей, так сказать военный инкассатор. В действующей армии пробыл два месяца. Когда мы с моим напарником Василием направлялись на мотоцикле в соседнюю часть, попали под обстрел. Меня оглушило, а Василий погиб. Так я оказался в плену.

– Понятно, – офицер быстро взглянул на Веденина и неожиданно произнёс. – Вы, наверно, голодны? Угощайтесь. Без стеснений. – С этими словами он сдёрнул белую салфетку с большого блюда, которое стояло посередине стола. Такого роскошного изобилия Семён и представить себе не мог, а от внушительной горки бутербродов с ветчиной, колбасой и салата из крупно нарезанных помидоров глаза отвести было невозможно. – Берите, ну же, – поощрительно улыбаясь, настаивал оберлейтенант.

– Спасибо, Максим Максимович. Я сыт.

Немецкий офицер громко в голос расхохотался, взял один бутерброд и почти насильно втолкнул его в руку Семёна.

– Кушай, кушай. Здоровее будешь. Значит, говоришь, два месяца воевал. Немного.

– Не воевал, а был в прифронтовой полосе, – промямлил Веденин, запихивая колбасу и хлеб в рот.

– Ладно. Это частности. А лет сколько тебе будет? Двадцать пять-двадцать шесть? Я уж тебя на «ты» называть буду, извини.

– Двадцать один.

– Всего-то. Совсем неплохо. Значит, всё впереди. Не так ли?

Веденин молчал, скрытно вытирая о штаны замаслившиеся от куска колбасы пальцы.

– Понравилось? Ну вот. Бери ещё. Потом вспоминать меня будешь.

Веденин молча, пряча глаза, словно он совершает бесчестный поступок, подошёл к столу и взял ещё бутерброд.

– А родители у тебя есть? Мать, отец? – не унимался немец.

– Мать одна. Отец умер.

– Кто они?

– Обычные люди. Отец был главным механиком на мукомольной фабрике, мать работала до войны воспитательницей в детском доме.

«Что он всё копает и копает? – в душе Семёна росло беспокойство. – Выпытывает. Даже в семью залез. Почему не спрашивает о командире полка, фамилиях и званиях его командиров, а вот об отце и матери наперво знать хочет? Действительно странный немец».

– А ты не удивляйся, – проговорил офицер. – Я хочу всё о тебе знать, может быть, мы долго общаться будем. Может быть, даже подружимся. А?