Вестники времён (сборник)

Наконец безобразная, по мнению Гунтера, яма, которую он почему-то упорно называл могилой, достигла требуемой глубины. К этому времени сэр Мишель выбился из сил окончательно и занимался тем, что из наломанных поблизости веток пытался смастерить хоть какое-то подобие креста.

— Освятить крест бы надобно, да и землю тоже. Непотребство это — хоронить христианина в лесу, как собаку, да без отходной молитвы, — бормотал сэр Мишель, глядя, как Гунтер обшаривает покойника, снимает с сапог какие-то блестящие продолговатые штучки в кожаных чехольчиках, отстёгивает с пояса такую же треугольную сумочку, как у него самого, ту самую, из которой он достал гремящий жезл.

— Разве можно отнимать у покойника его вещи? А если они ему понадобятся? — укоризненно покачал головой сэр Мишель.

— Чего? — скривился Гунтер. — Когда понадобятся, где?

— Когда труба Архангела возвестит воскрешение, когда же ещё?! — возмутился рыцарь, но тут же с любопытством заглянул Гунтеру за плечо — тот как раз снимал ордена с Курта. — Это что? Зачем?

Гунтер вздохнул, пряча в карман серебряный знак «За Францию» и пару медалек за героизм и что-то там ещё в том же духе; кажется, Курт получил их после гражданской войны в Испании — он воевал тогда в легионе «Кондор».

— Эти штуки нельзя в могилу класть, — строго сказал он. — Они… их надо родственникам оставлять.

— А, понял! — воскликнул сэр Мишель. — Наследство? Они, наверно, очень дорогие, раз такие маленькие?

— Наподобие, — согласился Гунтер, не желая больше втолковывать этому олуху элементарные вещи, известные любому школяру. — Давай-ка положим его туда.

Он спрыгнул в яму, принял из рук сэра Мишеля тело Курта и уложил его на сырую, неровную землю. Подтянувшись, Гунтер вспрыгнул наверх и сказал:

— Вот теперь можешь нудить свои молитвы, я разрешаю.

Сэр Мишель перетянул перекладину креста оторванным от собственной одежды лоскутом, поднял своё творение над головой — крест получился небольшим, длиной едва с руку. Закрыв глаза и слегка откинув назад голову, твёрдым ровным голосом он начал читать «Pater Noster», «Ave Maria» и «Credo» на латыни, ни разу не сбившись. Эти молитвы Гунтер знал, но после них нормандец принялся декламировать абсолютно неизвестные ему латинские тексты, которые, судя по немногим понятным словам, были явно духовного содержания.

«Точно, у француза сдвиг в мозгах на религиозной почве, — подумал Гунтер. — Вот и объяснение, отчего англичане у него в „крестовый поход“ пошли… И почему мне надо было исповедаться. Ладно, такие психи не опасны. Пусть себе ходит да молится, главное, чтобы вывел меня к людям. Скорее всего, мы сейчас в Кальвадосе или Приморской Сене, и тут недалеко река или, на худой конец, Кан или Алансон».

Погрузившись в расчёты своего возможного местоположения, Гунтер как-то пропустил момент, когда блаженный француз, всё ещё лопоча что-то на латыни, принялся зарывать могилу. Делал он это не в пример резвее, чем до того выкапывал её. Гунтер в погребении почти не участвовал, ограничившись традиционными тремя горстями земли. Вскоре возле куста орешника возвышался небольшой свежий земляной бугорок с воткнутым в него кривоватым крестом из двух палочек, связанных обрывками ткани.

— Ну, ладно, дело сделано. Пошли.

Сэр Мишель помедлил немного, потом сорвал пучок медуницы и положил на могилу. Гунтер только сплюнул и, сунув руки в карманы, размашисто зашагал к самолёту. Рыцарь последовал за ним, охваченный внезапным страхом, будто загадочный человек сейчас оседлает дракона и улетит туда, откуда он явился, возможно, только для того, чтобы предать земле тело своего друга или оруженосца.

— Слушай, прежде чем покинуть меня, скажи хоть своё имя, — сказал он, поравнявшись с Гунтером. Тот вдруг остановился, повернулся к нему и ответил:

— А с чего ты взял, что я собираюсь тебя покинуть?

— Не знаю, — пожал плечами сэр Мишель. — Я подумал, ты идёшь к своему Люфтваффе, чтобы улететь.

— Да не могу я улететь, при всём желании! Бензин кончился, — слово «бензин» ему пришлось сказать по-немецки, за неимением эквивалента на норманно-французском.

— Бьен-зин? — повторил сэр Мишель. — А что это?

«Это уже чересчур! Не знать, что такое бензин!? Из какого захолустья он вылез?»

— Ну, вроде вина. М-м, дракон его выпьет и полетит. А без него не может. Ясно?

— Ясно. Отдохнуть ему надо, а я думал, помер он. А яму для дракона у меня нет уже сил копать… Всё.

Гунтер тяжело вздохнул и, вспомнив первый вопрос сэра Мишеля, сказал:

— Кстати, зовут меня Гунтер фон Райхерт.

Сэр Мишель произнёс имя драконьего владыки несколько раз одними губами, словно пробуя его на вкус, потом поморщился и всё-таки попытался сказать это вслух:

— Гун-тьер… вон Рахер… Нет, это никуда не годится. Мне такое никогда не выговорить.

— Ну и что? — удивился Гунтер. — Мне-то какое дело до этого? Неужто ты думаешь, что я буду менять имя только из-за того, что ты язык на нём сломаешь?

— Конечно! — воскликнул сэр Мишель. — А как же? Ну, не звать же мне тебя — «эй ты, сэр!»

Гунтер в очередной раз не смог сказать ничего умного в ответ, сражённый железной логикой придурочного француза.