Вестовой

Представился цирковой трюк — небывалый прыжок по вершинам сопок на виду у всего города. Вот он летит на аэроплане, который видел в Иркутске, летит над Читой, над зелеными сопками и прыгает вниз… Красивое снижение. Толчок об упругие кроны сосен — и взлет. Снова снижение — и опять взлет… «Браво, Юлиус, браво!» — восхищается Чита. А старший пайщик Воргулев склоняет перед ним седую голову: «Тебе не четыре пая полагается, милый Юлиус, а половина сбора…» Стоп. Все это чепуха, бред. Надо думать и искать, искать и думать. Ведь он артист, Юлиус, сам Кальдовареско признал, что он артист.

Артистом цирка Осип стал на седьмом году жизни. Как это случилось, он отлично помнит, а вот отца своего представляет смутно. В памяти всплывают отдельные картинки, впечатления… В доме было много часов, они появлялись и исчезали: большие — настенные, с громким боем и маленькие — карманные, наручные с тихим, размеренным тиканьем, на цепочках, ремешках, браслетах. Еще видится черный котелок и черный же потертый пиджак, черные короткие усики отца, его живые, гибкие пальцы. Ося слышал не раз, что отец был отменным мастером и к нему обращались солидные заказчики — чиновники, купцы, городское начальство. Отец быстро и умело лечил их заболевшие часы. Но куда реже и глуше в доме упоминалось о его другой профессии — был он способным гравером-художником. Доводилось слышать, что нет на свете рисунка, который он не может воспроизвести. «Э, ежели бы Григорий захотел, мог бы преотлично делать деньги. Катеринку нарисовать ему раз плюнуть, сам министр финансов от казенной не отличит». Денег отец не делал никогда, но зато давно, в далеком городе Одессе, он изготовлял, точнее, оформлял паспорта и другие документы для «политиков» — революционеров, находившихся на нелегальном положении. За это его сослали со всем семейством в холодное Забайкалье. И тут, в Баргузинском уезде, в поселке с пугающим названием Ципикарский Острог, и родился Осип. А потом семья переехала в Верхнеудинск. Не порывавший связей с ссыльными революционерами и политзаключенными, отец принялся за свое старое ремесло и тайно готовил документы для совершавшихся побегов из этих каторжных краев. Много раз такие дела сходили с рук, но потом он сам оказался на каторге.

В наследство детям он оставил отменное здоровье и необыкновенную физическую силу, которыми, вопреки представлениям о сутулых часовщиках и чахоточных граверах, обладал. Старшие сыновья-силачи Владимир и Мацист выбились в люди. Немного легче стало матери, которая перестирывала горы чужого белья, сдавала комнату квартирантам и готовила на них, чтобы прокормить дочь и младшего сына, «поскребыша».

Полуголодный, оборванный и босой до самых «белых мух», Оська со своим приятелем Петькой бродил по городу Верхнеудинску, казавшемуся ребятам очень красивым и богатым. И конечно же, они, как коты около сметаны, ходили вокруг манящего светом, музыкой, цветными афишами и, увы, недоступного им городского цирка.

Много позже Кальдовареско скажет на своем старательном, но смешном русском языке:

— Ты, маленьки мальшик, не попал, а упал в цирк. И на вся жизнь.

Так оно и было, он провалился в цирк, проломив кровлю. Случилось это зимним вечером. По обветшалым, кое-где обломанным доскам Оська и Петька вскарабкались на крышу павильона, окружавшего высокий купол, чтобы добраться до заранее присмотренной щели. Она приходилась над последним рядом зрителей, и через нее прекрасно просматривались и освещенный круг арены, и таинственная верхотура, где крутились, как в поднебесье, маленькие человечки. Ребята ползли по хрупкой кровле, и на них уже повеяло теплом из заветной щели, как вдруг что-то крякнуло, подломилось, и, не успев даже испугаться, Оська полетел в глубину. Сильно ударился пятками, боль разлилась по всему телу, но быстро прошла. В сумраке увидел лошадиные морды. Пахло навозом. Оська наконец-то испугался и принялся ощупывать себя. Тут выскочил откуда-то здоровенный дядька в красном костюме со шнурками на груди, схватил его за шиворот, легко приподнял и потащил. Получив подзатыльник и пинок, Оська распластался лягушкой на грязном, утоптанном снегу.

Все это видели супруги Кальдовареско, богато одетые, чистые господа. Они были прекрасны: высокий и стройный, смуглый и белозубый, с блестевшими иссиня-черными волосами и острыми, как пики, усами акробат и его жена, тоже высокая и смуглая, но с нежным румянцем на округлых щеках, мягкими кудрями до самых плеч, с большими грустными глазами. Они знали Оську, так как снимали комнату у его матери. Роберто улыбнулся ему и неожиданно простецки подмигнул, а Франческа укоризненно покачала красивой головой, ласково потрепала по волосам. С этого дня Кальдовареско стал присматриваться к Оське, к его играм, шалостям, обшаривал глазами плечи, корпус и особенно крепкие, сильные ноги.

— Ошень корош, мальшик, ты имеешь кураж. Это ошень корош цирк.

Кальдовареско принялся уговаривать маму, чтобы она отпустила Оську с ним. Обещал научить всему, что знает и умеет.