Весы

Николас Брэнч, сидящий теперь в лайковом кресле, — старший аналитик Центрального Разведывательного Управления на пенсии, нанятый по контракту писать тайную историю убийства президента Кеннеди. Шесть целых девять десятых секунды жара и света. Давайте созовем собрание, чтобы проанализировать этот мазок. Давайте посвятим наши жизни тому, чтобы понять этот момент, разделив на элементы каждую секунду, полную событий. Выстроим теории, которые засияют нефритовыми божками, создадим интригующие системы предположений, четырехгранные, изящные. Проследим траектории пуль в обратном направлении к жизням, кроющимся в тени, к реальным людям, стонущим во сне. Элм-стрит. Женщина удивляется, почему она сидит на траве, а вокруг — брызги крови. Десятая улица. Свидетельница оставляет свои туфли на капоте машины, в которой истекает кровью полицейский. Брэнчу кажется, что эта странность граничит со святостью. Здесь вообще много святого — искажение в самом сердце реальности. Давайте возьмемся за все покрепче.

Он садится за домашний компьютер, которым его для удобства расследования снабдило Управление, и вводит дату. 17 апреля 1963 года. Тут же появляется список имен, биографические данные, связи, местонахождение. Жаркие голубые небеса. Тенистая улица славных старых домиков среди местных дубов.

Американские кухни. В этой имелся уголок для завтрака, где человек по имени Уолтер Эверетт-младший — его называли Уин — сидел и размышлял, не обращая внимания на утренние шумы, на привычную суету, мозаику сердцебиения любого счастливого дома: щелчок тостера, дружелюбные и деловитые голоса по радио, оптимистический гул, поселившийся в ушах. Под рукой лежала свежая, еще не развернутая после мальчишки-газетчика «Рекорд-Кроникл». Образы подрагивали в солнечной толчее кухонных приборов, все время что-то двигалось, летала яркость, мир таил в себе так много. Он помешал кофе, задумался, снова помешал, уселся на солнце, покачивая ложку в руке — если судить только по внешности, он человек мягкий и нерешительный.

Он думал о секретах. Зачем они нам нужны, что они означают? Жена потянулась к сахарнице.

За завтраком он размышлял о важном. Размышлял и за обедом в кабинете Старого Главного Корпуса. Вечерами сидел на веранде и думал. Он считал естественным, что людей с секретами тянет друг к другу — не потому, что они желают поделиться своим знанием, но потому, что им нужны единомышленники, товарищи по несчастью, отдых от повседневной жизни, от мрачной действительности, в которой приходится сосуществовать с людьми, не хранящими секретов ни по профессии, ни по долгу службы, людьми, для которых это не является делом всей жизни.

Мэри Фрэнсис смотрела, как он намазывает тост маслом. Он держал хлеб за края левой рукой и мерно орудовал ножом, снова и снова разравнивая слой. Он старается распределить масло равномерно? Или есть иные, более глубокие требования? Было грустно наблюдать, как он с головой уходит в пустячное дело, бесконечное намазывание, превращает обыденное действие в пустую манию без цели и смысла.

Она умела ненавязчиво беспокоиться. Умела звуком голоса вернуть его в безопасную и понятную реальность, к завтраку и тарелкам, в этот десятый подряд солнечный день.

— Знаешь, на что приятнее всего смотреть? Чего я не замечала, пока мы сюда не переехали? Как люди выходят из церкви. Как толпятся у входа и разговаривают. Правда же, на них очень хорошо смотреть?

— А ты думала, здесь сплошные бандиты.

— Сам ты бандит. Мне здесь нравится.

— Люди заваливаются в салуны. Изнывая от жажды после перегона скота.

— Я имею в виду церкви вообще. Никогда раньше не обращала внимания.

— Мне нравится смотреть, как люди выходят из мотелей.

— Да нет же, я серьезно. Так приятно смотреть на церковную лужайку или ступеньки церкви, когда после службы не спеша выходят прихожане и собираются по несколько человек. Они такие славные.

— Вот чего я не любил по воскресеньям в детстве. Всех этих старомодно одетых людей в накрахмаленных воротничках. Они угнетали меня безумно.

— А что плохого в старомодности? Вот я, к примеру, старомодная женщина средних лет, и меня это вполне устраивает.

— Я не о тебе говорю.

Он перегнулся через стол и дотронулся до ее руки, как делал всегда, если ему казалось, будто он сказал что-то не то или перебил ее. Не слушай, что я говорю. Доверяй только моим рукам, моему прикосновению.

— Так уютно, — сказала она.