Ветер

Когда наконец дали чай, комиссар Ярошенко со своим хлебом и сахаром пришел в каюту Бахметьева, сел, поправил повязку на раненой правой руке и сказал:

— Прибыл новый командующий флотилией.

Бахметьев кивнул головой:

— Слыхал. — И налил Ярошенко кружку чаю.

— Спасибо! — Ярошенко осторожно взял жестяную кружку левой здоровой рукой и положил в нее два куска сахару. Он только что получил паек, а потому решил выпить чаю внакладку.

— Ночью пришел на «Робеспьере», — сказал он. — Я с ним уже виделся.

Бахметьев подул на свой чай и промолчал. Вчера он из чувства протеста заявил, что это будет к лучшему, а теперь сразу пришла проверка. Не дальше как сегодня предстояло убедиться в том, что из этого получилось в действительности.

— Он вас знает, и, кажется, вы его тоже, — продолжал Ярошенко. — Его фамилия Плетнев.

— Семен Плетнев?

— Он самый.

Первым чувством было удивление. Куда бы он ни попадал, Плетнев непременно оказывался там же. В Морском корпусе он был его инструктором, а на «Джигите» его подчиненным — старшиной-минером. Теперь он стал его командующим. Как они встретятся?

И тут Бахметьев похолодел. Он вспомнил, как они расстались. Это было в Гельсингфорсе, сразу после июльских дней семнадцатого года. Конечно, страшно давно — почти два года тому назад. Но, к сожалению, недостаточно давно, чтобы об этом забыть. Он арестовал большевика-агитатора Семена Плетнева и арестованного под конвоем отвел в штаб минной дивизии.

Тогда он всего лишь выполнял полученное им приказание и выполнял его против своей воли, но теперь это стало контрреволюционным деянием чистейшей воды. Что по этому поводу сделает командующий красной флотилией Плетнев?

Но еще хуже было то, что он слишком многим был этому Плетневу обязан. Даже своей жизнью. Тогда, после гибели «Джигита», когда Плетнев вытащил его из воды, он почти сразу же отблагодарил его арестом. И теперь снова должен был с ним встретиться.

Он с трудом допил свой чай и, когда вышел на палубу, не знал, что ему делать. Чтобы всё-таки чем-нибудь заняться, полез с артиллеристом по погребам и, хотя особых беспорядков не обнаружил, изрядно вымазался.

В таком виде его застал рассыльный из штаба с приказанием немедленно явиться к командующему.

Он вымыл руки и решил переодеться, но почувствовал, что нужно кончать сразу. Кое-как почистился и пошел. Когда шел, думал о том, что на свой корабль едва ли вернется.

На «Ильиче» постучался в ту самую каюту, в которой еще накануне сидел Иван Шадринский, и услышал глухой голос:

— Войдите!

Решительно вошел, но сразу остановился, пораженный тем, что увидел.

За столом, сгорбившись, сидел широкоплечий человек в кожаной тужурке. Это, конечно, был Семен Плетнев, но почти неузнаваемый. У него на палец отросла борода, скулы резко выступили вперед и лицо стало совершенно серым с черными провалами глаз.

— Здравствуйте, товарищ Бахметьев, — медленно сказал он. — Давненько не видались.

Всего лишь несколько минут тому назад такое вступление показалось бы Бахметьеву зловещим, но сейчас он думал о другом:

— Что с вами случилось?

Плетнев встал и протянул руку. Она была сухой, но всё-таки очень сильной, и Бахметьев пожал ее с радостью.

— Пустяки. Прихворнул малость, однако выжил. Садитесь, пожалуйста.

Бахметьев сел. Теперь он забыл всё, о чем только что думал. Он видел перед собой человека, с которым так много пережил, и был очень рад, что его видит. Ему становилось хорошо от одного присутствия Семена Плетнева. Хорошо и совсем спокойно.

Но внезапно он густо покраснел.

— Мне очень стыдно перед вами, — с трудом сказал он. — Тогда, в Гельсингфорсе, у меня не хватило силы отказаться.

Плетнев, не поднимая глаз, раскрыл коробку папирос и пододвинул ее к Бахметьеву:

— Смешные тут пароходы. Верно? — Подумал и добавил: — И порядка как будто маловато… Закуривайте.

Бахметьев не ответил. Ему нечего было отвечать. У него было такое ощущение, как будто он с размаху вломился в открытую дверь. Чтобы восстановить свое равновесие, он взял папиросу и размял ее пальцами.

— Завтра к вечеру должны прийти еще две канонерские лодки, — всё так же медленно продолжал Плетнев, — «Беднота» и «Карл Маркс». Значит, всего их будет пять штук.

Он определенно не хотел вспоминать о той гельсингфорсской истории, и, странное дело, Бахметьеву это было досадно. Может быть, оттого, что ему самому такого труда стоило о ней заговорить.

Нет. Чепуха. За эту забывчивость нужно было быть только благодарным. Бахметьев тряхнул головой и сказал:

— Да. Пять штук.

— Пять, — повторил Плетнев. — Конечно, некомплект команды и всякие неполадки по материальной части, но что-нибудь сделать можно. Вы примите от военмора Малиничева командование дивизионом, а потом мы с вами подумаем, как его наладить.

— Я? Командование дивизионом? — Бахметьев даже поперхнулся табачным дымом и закашлялся. Такого оборота дела он никак не мог ожидать.

— Вы, — ответил Плетнев и, подумав, добавил: —Сегодня.