Ветер и мошки

Острый запах кошачьей мочи ударил Камилу в нос в подъезде.

Из темноты под лестничным пролетом на него уставились четыре желтых глаза. Одна из кошек мяукнула, видимо, выпрашивая сосиску.

— Не вам, — сказал Камил.

Он поднялся на третий, на втором едва разминувшись с хмурым, пахнущим креозотом мужчиной. В пакете у мужчины звякнуло стекло.

Дверь в квартиру Тани была открыта. Стукнув в накладку, Камил вошел. Таня выглянула из мерцающей телевизионным светом комнаты.

— Это вы?

— Я, — кивнул Камил.

— А мы вашу шоколадку раздраконили.

— Ну и правильно. Вкусная?

— Ага.

Татьяна встала на пороге комнаты, глядя, как Камил избавляется от ботинок.

— Во! — он вскинул руки с пакетом с сосисками и буханкой хлеба. — Этого хватит продержаться?

— Ну, если с вами, — вдруг улыбнулась Таня.

— Со мной? — Камил посмотрел ей в глаза.

Со мной? — зашевелился в нем Василий.

— С вами, — повторила Таня, придерживая бок рукой. — Я вам не сказала, но у нас есть еще немного макарон.

— О, сосиски с макаронами! — выпрямился Камил. — Блюдо богов!

— Тогда я сейчас займусь Олежкой, а потом уже будем с вами кашеварить, — сказала Таня.

— Макароны можно готовить сразу с сосисками, по-походному, в одной кастрюле, — сказал Камил, беззастенчиво воспользовавшись воспоминаниями Василия. — Если еще сливочного масла добавить, то вещь получается изумительная!

— А мы делали гречу с тушенкой. Когда в школе ходили в поход. Еще картошку пекли в костре.

— Однозначно уважаю, — кивнул Камил.

Улыбка Тани сделалась светлее.

— А у вас…

— Мы! — выдохнул в комнате Олежек.

— Извините, — сказала Таня, погрустнев.

— Помочь? — спросил Камил.

Таня обернулась уже от дивана.

— Олежке надо в туалет.

— Без проблем.

Камил шагнул в комнату.

— Вы несите это на кухню, — он передал Тане продукты. — А я займусь нашим лежащим.

— Мы! — сказал Олежек.

Он вытянул шею, пристально рассматривая склонившегося над ним Камила.

— Постойте! — крикнула Таня.

Она сбегала на кухню, чтобы оставить там сосиски и хлеб, и через пять секунд вернулась обратно.

— Нам лучше вдвоем.

— Хорошо, — сказал Камил.

— Сейчас я еще пеленки…

Присев, Татьяна занялась тряпицами, обернутыми вокруг бедер Олежки. Пальцы ее были неуловимо-быстры и вместе с тем деликатны. Мгновение, и пеленка, имеющая желтеющее пятно, выскользнула из-под ягодиц молодого человека. Камил отвернулся, чтобы никого не смущать своим вниманием.

— Как у лежащего с руками? — спросил он.

— Плохо пока, — ответила Таня. — Только левая чуть-чуть двигается. Ой, нет, правая недавно ожила.

— Он сможет держаться за меня?

— Нет, наверное. Но я помогу.

— Мы — а, — сказал Олежек.

Таня заторопилась, придавая больному сидячее положение.

— Надо быстрее, — сказала она, предлагая Камилу поднырнуть рукой под мышку Олежки. — Он иногда чувствует, что сейчас… ну, вы понимаете… Все лучше, чем пеленки пачкать, ведь так?

— Понимаю, — сказал Камил.

Он подсел и приобнял Олежку, кисло пахнущего болезнью и потом. Сам, наверное, тоже пах не слишком ароматно, поскольку Олежек наморщил нос.

— Пошли-пошли.

Камил приподнял парня. Он оказался легкий, килограмм шестьдесят, чуть тяжелее стандартного мешка с цементом. Таня прилепилась с другой стороны. Как раненого бойца, они вынесли голого, повисшего между ними Олежку в коридор. Там его прислонили к стене (Камил послужил подпоркой), чтобы Таня смогла открыть дверь.

— Я сам, — сказал Камил, оценив узость туалета.

Он развернулся и перехватил Олежку в талии, как борец, собирающийся произвести прием. Ему вдруг подумалось: что я делаю? Разве я здесь за этим? Какое мне дело до парализованного мальчишки? Бред!

У него — задание. Свернул голову — и обратно.

Но потом он щелкнул на себя зубами («Что — то ты хуже Василия, Камил») и шагнул с Олежкой в охапке к проему, за которым белел унитаз, отлитый из санитарного фаянса. Вот так поступают такие, как я.

— Мы, — выдохнул парень.

— Осторожнее, — сказала Таня.

— Я вижу.

Чуть присев, Камил сначала завел в проем правое плечо Олежки, сделал подшаг и вместе с левым плечом оказался внутри тесного помещения, облицованного плиткой лишь по одной стене. Стена с другой стороны была покрашена в отталкивающий коричневый цвет. Следующий этап — ноги.

Опустить Олежку на унитаз аккуратно не получилось. Руки у носителя сдались — все-таки тяжело для похмельного, и сиденье бумкнуло под парнем. Как бы не разломилось.

— Все-все, Василий, дальше я, — просунулась Таня.

— Простите, — сказал Камил, выбираясь из тесноты в коридор.

— Ничего.

Таня прикрыла дверь.

— Мы! — словно жалуясь на Камила, сказал Олежек.

Камил, постояв, прошел на кухню.

Ему опять словно кто-то врезал под дых. Прочертил железом наискосок. Вырезал внутренности и наполнил тело горечью. Он скрючился, цепляясь за кухонный стол, и дышал ртом, чувствуя, как тяжел и гадостен воздух, вырывающийся из легких. Ох, нет, хоть ложись и помирай. Все в труху, весь мир в труху, все сволочи! Ненавижу! Ненавижу всех! Света бы, света побольше…

Цвет эмофона… наверное, черный.

Запястье пустое и грязное. Стол, клеенка, крошка под пальцем. Крошки на душе. Яд, яд вокруг.

— Василий?

Голос Тани словно повел Камила из темноты.