Ветер и мошки

— Чтобы решить, стоит ли со мной связываться?

Камил фыркнул.

— Чтобы наметить план работ, необходимых по выводу тебя из суицидального состояния. Оно мне не нравится.

Таня усмехнулась и решительно потерла щеки.

— Хорошо, — сказала она. — Только ты сядь. Я должна смотреть тебе в глаза.

Камил еще раз поворошил макароны, высыпал к ним сосиски, оставив две про запас, и убавил газ до крохотных лепестков голубоватого огня. Таня сжимала и скручивала пальцы, пока он подставлял под себя табурет, усаживался и фиксировал взгляд на ее лице.

— Все, я готов.

Таня выдохнула.

— У меня нет денег, — сказала она.

Камил пожал плечами, замечая у нее коричневую родинку над левой бровью.

— Из-за Олежки мне тяжело устроиться на полный рабочий день, — продолжила Таня. — И, возможно, скоро я останусь без работы.

— Один в один я, — сказал Камил. — Только я уже без работы. Чувствую, нашел родственную душу.

— Но это еще не все.

— Я понял.

— Я думала, что мне везет. У Олежки — правая рука… Это как чудо, честно. Взяла и заработала. Ну, не долго, конечно, но все-таки. Это значит, что потом, дальше… И щавеля мы собрали… — Таня шмыгнула носом. — С подругой… с бывшей подругой…

Камил слушал и каменел.

Глядел в бледное лицо, в глаза, мертвеющие, стекленеющие от воспоминаний, на губы, на тонкие лучики морщинок и думал: ну как же так? Что они здесь, все с ума?.. Не должно такого происходить, просто не должно.

Слова Тани погружались вглубь него, будто донные мины. Камил их почти не слышал. Но чувствовал, как они взрываются внутри, наполняя его отчаянием и надеждой, злостью, болью, сомнением, мимолетной радостью, беспокойством, глухой тоской. Хотелось бежать, биться в стену, пить, пить, пить до умопомрачения.

Нет, шалишь, Василий. Эмофон — разбалансирован.

— Я ведь ничего плохого…

Камил стискивал зубы. Пальцам было больно — тоже стиснуты.

— И ладно бы просто сказала, что ей очень нужно…

Почему? — думал он. Ведь хороший же человек, я вижу. Несчастный, но добрый. Почему ее-то долбит?

Или всех долбит? — холодел он.

— Я уже от нее, куда глаза глядят, а там эти трое…

— Что?

В животе был лед, в горле — сухость, на сердце — тьма. Камил слушал и умирал. И дрожал. И наливался злостью, как гематомой в месте удара. Разрыв тканей, ранение сосудов. Василий возился в своем отнорке. Шепот его звенел в ушах: «Убить. Убить их всех. Каждому оторвать яйца».

— Вот так, — закончила Таня.

Скажи, скажи что-нибудь, смотрели ее сухие глаза. Но слов — именно слов — не было. Камил пересел к женщине и обнял ее. И держал, когда она разразилась рыданиями. Гладил по плечу и по волосам.

— Таня, Таня…

Как назло вспомнилось, что макароны с сосисками, должно быть, уже дошли до кондиции, и дальше они получат разваренное, прилипшее ко дну и стенкам кастрюли нечто. Впрочем, было ли это важным? Что за дрянь лезет в голову?

— Таня, не плачь, — сказал Камил.

Таня фыркнула, всхлипнула, боднула его лбом.

— Что? — удивился Камил.

— Стишок детский вспомнила. Про мячик.

— Стишок — это хорошо.

Камил пребывал в странном, раздвоенном состоянии. Он был полон нежности к Тане и ненависти к тем, кто сделал ей больно. Внутри словно наскоро сшитое рвалось по шву. Камила дергало. Казалось, он расползается на лоскуты.

Он ведь сам, сам сейчас генератор негатива! Мошки и ветер, ветер несет мошку, прямо в лицо, в глаз, бедная мошка.

И кто виноват?

— Ты выдержишь, Таня, мы выдержим, — пробормотал Камил, зажмурившись. — Это не страшно. Я помогу забыть.

Губы нашли мягкую, податливую щеку.

Солоно.

— Мы-ы-ы! — подал голос из комнаты Олежек.

— Вась.

Таня вывернулась из кольца Камиловых рук, наспех вытерла ладонями кожу под глазами. Мимолетная улыбка коснулась Камила.

— Иду, Олежек!

Таня вышла. Камил вскочил к макаронам.

— Ах, черт!

Впрочем, ничего непоправимого не случилось. Но чуть ли не с минуту он шкрябал ложкой по дну и стенкам, вымещая на макаронах то звенящее напряжение, что копилось в нем во время Таниного рассказа. Вот вам, вот вам, вот вам! Ну-ка, побежали по кругу! Живее, живее! Я — кулинар не местный.

А всяким всплывающим розовым — той же ложкой!

Камил остановился, когда в запале расчекрыжил одну из сосисок напополам и по очереди, то одну, то другую половинку несколько раз притопил в мутной воде. Все, сказал себе, все, это не три урода.

Он выключил газ, вооружился полотенцем и через крышку слил воду, прислушиваясь, как мычит в гостиной Олежек. Ох, парень, парень. Ты ведь тоже потенциальный генератор негатива, подумалось ему. Придет время, и, возможно, некий Камил Гриммар придет и по твою душу.

Звонок в дверь заставил его вздрогнуть.

— Василий, откроешь? — крикнула Таня.

— Сейчас.

Камил вытер руки и шагнул в прихожую. В голове пронеслось: если соседи увидят носителя, потом ему, возможно, будет не отбрыкаться. Запомнят, свяжут с намечающимся убийством. Несмотря на краткость знакомства, Василий ему стал симпатичен. Неплохой человек. И опять же — зачем умножать негатив?

Ладно, какого черта? Он, возможно, никого еще не убьет.

Камил щелкнул замком. За дверью обнаружился мужчина в костюме, с перекинутым через руку плащом.