Ветер над яром (сборник)

В ее глубине сгущался полумрак, словно пряча что-то, но сознание подсказывало, что зацепка находится где-то ближе, рядом. И связана она не с темнотой, а со светом. Взгляд скользнул по редким освещенным окнам и остановился на мягко светившейся сквозь шторы витрине магазинчика напротив. Черной тенью на стекле лежала надпись: “Кондитерские изделия госпожи Брунхильд”.

Словно щелкнул слайд-проектор, сменив туманный некачественный позитив витрины на четкий и ясный. Усталость и заторможенность исчезли. Несомненно, это была другая госпожа Брунхильд — трудно предположить, что она в одном лице совмещает обязанности сиделки в госпитале святого Доменика и хозяйки магазина кондитерских изделий. Хорошо бы, чтобы обе госпожи Брунхильд оказались родственницами, а не просто однофамилицами — даже в столь маленьком городке такое может случиться.

Гюнтер направился в кондитерскую. Он открыл дверь, и над головой привычно звякнул колокольчик. Честное слово, если бы ему поручили создать герб города Таунда, он обязательно изобразил бы на нем дверной колокольчик.

В кондитерской стоял густой запах свежей сдобы. С первого взгляда могло показаться, что кондитерская процветает — оформление в стиле ретро требовало солидного капитала. Но свисающая с давно небеленного потолка старомодная люстра с пыльными стеклянными подвесками говорила о том, что последний раз стены обшивались как минимум лет пятьдесят назад, и только благодаря вернувшейся моде кондитерская выглядит так солидно. Что больше всего удивляло Гюнтера в заведениях Таунда, так это отсутствие музыкальных автоматов и телевизоров.

Сперва Гюнтеру показалось, что в кондитерской никого нет. Но тут же между миксером и сублимационной кофеваркой он увидел выглядывающую из-за стойки голову с длинными, седыми, неопрятно уложенными волосами и сморщенным лицом. Свободно лежащие чуть ли не на всю ширину стойки сухие тощие руки создавали странное впечатление, будто человек за стойкой сидит на полу.

— Добрый вечер, — поздоровался Гюнтер.

— Не уверен, — скрипучим голосом отозвалась голова. — Вряд ли вечера в Таунде можно назвать добрыми. Проходите, садитесь.

Гюнтер взгромоздился на стул у стойки.

— У вас усталый вид. Кофе?

— Да, пожалуй, — кивнул Гюнтер. — Спасибо… э-э… А где госпожа Брунхильд?

— Сестра уехала, — объяснил человек за стойкой и, повернувшись боком к Гюнтеру, включил кофеварку. Из-за стойки стал виден безобразный горб.

— Вот уже два месяца я ее подменяю, — продолжал объяснение горбун. — Повезла дочку к морю лечить от нервного расстройства. А мне здесь нравится. Днем люди часто заходят, есть с кем поболтать или хотя бы переброситься парой слов. Только вот по вечерам скучно. Раньше, когда аптекарь Гонпалек был жив, мы частенько беседовали с ним здесь по вечерам за чашкой кофе. Очень эрудированный человек был. Приятно слушать. Сломали… Пожалуйста, ваш кофе.

Гюнтер взял чашечку, сделал маленький глоток.

— Сахар? Сливки? Эклер?

— Я бы закурил, с вашего позволения.

На мгновенье на старческом лице появилась тень колебания.

— Пожалуйста.

Перед Гюнтером появилась пепельница, извлеченная из-под стойки.

— Детей в это время сюда уже не водят, да и взрослые тоже… Вы первый мой вечерний посетитель.

Гюнтер закурил.

— Я не совсем понял. Что значит — сломали? Убили?

Старческие губы сложились в куриную гузку, фыркнули.

— Сломали — значит сломали… По официальной версии Гонпалек повесился. Только спрашивается, кому нужна рука и внутренние органы самоубийцы?

Гюнтер насторожился. Лист номер двадцать три из другого дела. Он изобразил на лице крайнюю степень недоумения.

— То есть?

— А почему, по-вашему, вечером в Таунде не встретишь прохожих, а окна на ночь запираются ставнями? Вы ведь приезжий и заметили, вероятно, что люди в Таунде не особенно разговорчивы. Я — исключение. В моем возрасте по-другому смотришь на жизнь. Так сказать, из-за кладбищенской ограды. А потом, я люблю поговорить, старческое, наверное, и мне уже все равно, придут ко мне ночью или не придут. Говорят, что старые люди особенно дорожат жизнью. Возможно. Я — нет. Для меня ее осталось так мало, что мне плевать на страх, которым охвачен весь Таунд. Последние дни жизни я хочу провести так, как мне хочется. А из моих увлечений осталось одно — приятно провести время в беседе с кем-нибудь. Так почему я должен лишать себя последнего удовольствия? Не так ли?

— Ну… — неопределенно протянул Гюнтер. Ему была не совсем понятна связь между молчанием горожан и самоубийством аптекаря.

— Так вот, о руке и внутренних органах. В средние века из частей тела повешенного еретика готовили разные бесовские снадобья. Теперь понятно?

— Вы хотите сказать…

— Именно. Еще кофе?

Гюнтер машинально кивнул. Его передернуло.

— Мерзко!

— Ну почему? Если вдуматься, то почти то же самое делают с трупами в морге. Различие состоит лишь в том, что для снадобий требуются части тела непременно с висящего трупа, только с еретика, и операция проводится не когда вздумается, а ровно в полночь.

— Еретика… — пробормотал Гюнтер. — Пожалуй, мы все в наше время годимся для такой роли.