Ветер перемен

Так я и очутился в воскресенье на лыжах. Не буду спорить, размялись мы неплохо, пробежались по лыжне, покатались с гор, заодно в снежки поиграли и поваляли друг друга в снегу — как же без этого! Молодежь вокруг была веселая, заводная, но притом вполне всерьез воспринимала свой выход на лыжи как вклад в создание международного красного стадиона (о перспективах которого взахлеб рассказывал один из энтузиастов этого дела). В общем, день удался.

Когда мы уже пили чай у Лагутиных на квартире, а Михаил Евграфович, сославшись на занятость, удалился к себе в кабинет и строчил там что-то, устроившись за письменным столом, Лида неожиданно тихо-тихо, но очень отчетливо произнесла:

— Может быть, я сошла с ума, но вот уже недели две меня не оставляет ощущение, что за нами следят.

— Кто? — тут же вскидываюсь, однако так же не повышая голоса, чтобы не расслышал ее отец.

— Не знаю. — Лида покачала головой. — Не знаю, — повторила она. — Я только нутром чувствую слежку, а обнаружить никого не могу. Такое впечатление, что следят настоящие спецы этого дела, мне не чета.

Она помолчала немного, потом добавила:

— Боюсь я за тебя.

— А я за тебя. Рядом со мной, выходит, быть опасно.

— Глупости говоришь! — зашипела Лида. — Прошу тебя, будь осторожен! — Теперь в ее голосе зазвучали умоляющие нотки.

— Да уж буду, — обещаю ей. — На сборах они вряд ли какую пакость сотворить смогут — там все на виду, — а когда вернусь, постараемся с этими таинственными филерами разобраться: что это еще за наты пинкертоны на нашу голову выискались?

Глава 11 «Были сборы недолги…»

Утром девятого февраля у дверей военного коменданта Николаевского вокзала, уже успевшего переименоваться в Октябрьский, а затем и в Ленинградский, собралась не большая, но и не слишком малая кучка людей — человек тридцать, одетых весьма разношерстно: кто-то был «вдрызг по гражданке», кто-то — в полной военной форме, а большинство щеголяло пестрой смесью военной формы и гражданских предметов одежды.

Среди последних был и я. Накануне из шкафа были извлечены немало послужившие мне галифе и гимнастерка. На антресолях шкафа нашлись яловые сапоги в довольно приличном состоянии, а в них обнаружились даже теплые фланелевые портянки. Но вот шинель у меня была настолько выношенная, что зимой ее надевать было бессмысленно, и на сборы пришлось отправиться в пальто. И вещмешка у меня не осталось (утоп в прошлом году в Москве-реке вместе с пишущей машинкой), так что его роль сыграл кожаный портфель. Утром, не без некоторого труда вспомнив хитрую науку наворачивания портянок, со второй попытки удачно влезаю в сапоги и отправляюсь на вокзал.

Вскоре, раздвигая нашу нестройную толпу, появляется молоденький командир с малиновыми петлицами на шинели, сверкая красной эмалью четырех кубарей.

— Товарищи! Разрешите представиться: командир учебной роты Сто сорок третьего полка Сорок восьмой Кашинско-Тверской дивизии Дубровичев Яков Александрович. Назначен сопровождающим учебной команды начальствующего состава, определенной для прохождения сборов в нашем полку. — С этими словами он, немного замешкавшись, расстегивает несколько крючков и достает из-за отворота шинели какую-то бумажку. — Сверим наличие списочного состава… Аболин!

— Я! — отзывается стоящий прямо передо мной небольшого роста худощавый человек в грязно-рыжеватого цвета ботинках с обмотками, в потрепанной шинели и каракулевой шапке «пирожком»…

Когда перекличка подошла к концу, Дубровичев подытожил:

— Итого из тридцати человек списочного состава наличествуют двадцать восемь.

— А как же я? — подает голос дородный мужчина с пышными усами, в кожаном пальто, овчинном треухе и валенках, подшитых кожей. — Тропаренко моя фамилия. Игнат Савельевич.

— И меня пропустили! — проталкивается вперед еще один, одетый в затрапезного вида кургузое пальтецо и обутый в готовые вот-вот развалиться сапоги — один из них даже обмотан веревкой. — Рахимов, Кирсан Ахметович я. Вот и предписание мое!

— И нас! — Еще два человека, видимо знакомых между собой, выражают свое недоумение, тыча нашему сопровождающему свои предписания.

Товарищ Дубровичев смотрит в предписания, потом пробегает глазами по списку, затем, пожав плечами, говорит:

— Ничего не понимаю. Предписания на нашу дивизию выписаны, а в списке нет у меня ваших фамилий. Может, в штабе что напутали? Проедем с нами, а там, на месте, разберемся. — И, улыбнувшись, пошутил, чтобы скрасить неловкость ситуации: — Итого из тридцати человек списочного состава в наличии тридцать два!

Затем, кивнув каким-то своим мыслям, он добавил:

— Товарищи, подождите пока пять минут… — и скрылся за дверью военного коменданта станции. Не через пять минут, но все-таки довольно скоро он объявился, уже вооруженный проездными документами на всю нашу команду. И мы двинулись вслед за ним на перрон.