Ветер с Днепра

Олеся заметила, как Павлик оглянулся на нее — это был только миг — и снова показалось пионерке, что парень улыбнулся. До финиша уже недалеко, но Олеся почувствовала, что устала. «Ну, конец, — мелькнула мысль, — он победит». Но почему вдруг стихли крики на берегу? Почему уже не слышно аплодисментов? Что случилось? Удивленно увидела возле себя Павлика. Он сдавал шаг за шагом. Луч надежды придал Олесе новой силы. Она порывисто рванулась вперед. Еще немножко, еще чуть–чуть, и финиш. Павлик безнадежно отстал. Но… почему он улыбается? Еще мгновение и оркестр заиграл туш, аплодисментами приветствовали зрители Олесю.

— Вот это — да! — радовался Иосиф Максимович. — А что, ребята, видите, какие у нас пионерки! Ну, как вам не стыдно?

— Павлик, — наклонилась к товарищу Олеся, — почему ты все время улыбался? Не так как всегда, а как–то особенно улыбался, чудно как–то…

Павлик взял пионерку за руку.

— Олесь, я отплатил тебе сегодня за… за спасение, — вдруг неясная догадка озадачила Олесю. Она густо покраснела.

— Ты… отблагодарил? Ты… нарочно отстал?

— Нарочно, Олеся.

Огоньки обиды и гнева заискрились в ее зрачках.

— Как ты посмел сделать такое? Так не делают пионеры! Понимаешь ты это?

— Олеся… Ты не сердись. Я видел, как ты волновалась. И я вспомнил, как ты спасла меня. Я не мог иначе, Олеся.

— Это нечестно! Ты меня обидел… Ты даже не понимаешь этого.

— Молчи, Олеся. Об этом никто не должен знать. Мне не надо было тебе говорить. Вот и все.

И вдруг Павлик вздрогнул. Олеся видела, как расширились его глаза, открылся рот, он хотел что–то крикнуть и застыл. Случилось что–то необычное. Люди срывались с мест, размахивали руками, возгласы слились в один сплошной рев. Олеся глянула на реку и окаменела. К вышке быстро подъезжал дед Галактион верхом на водоходе Павлика. Дед был в праздничной одежде, на груди у него развивалась красная лента, он изо всех сил крутил педали, водоход, плавно покачиваясь, стремительно приближался. Дед крутанул руль, водоход ловко обошел вышку и пристал к берегу. В одно мгновение толпа окружила деда. Первым возле него оказался Павлик. Он задыхался от волнения, от неожиданного счастья — водоход был здесь, перед глазами, водоход — гордость и радость изобретателя!

— Дед! Дед Галактион! — бестолково выкрикивал Павлик и обнимал то деда, то водоход, а на глазах у парня блестели счастливые слезы. — Дед, да как же вы? Где вы его нашли?

— На берегу, сынок. Очень просто. Наверное, вода прибила к берегу…

И вдруг дед встал смирно, взял под козырек и отрапортовал:

— Прибыл благополучно в полной исправности на машине, которую и возвращаю в ваше распоряжение. Я шестьдесят лет…

Но ему не дали закончить:

— Знаем, знаем, вы шестьдесят лет ездили на волах!

— А теперь на машине!

— На водоходе!

— И покупаете себе велосипед, который на резиновых шинах!

Дед Галактион комично развел руками:

— Ну и народ! И рапорт не дали досказать!

* * *

На следующий день пионервожатый позвонил по телефону в больницу. Видимо, он получил очень невеселые вести, ибо пришел к пионерам печальный–препечальный.

— Вот что, ребята. С Евгешкой плохо. Очень плохо, ребята. Заражение крови у него. Вот что.

Через час колхозная телега выехала из села. На шарабане сидели Василий, Олеся, Кузька, Наташа и Павлик. Наталья держала на руках большой ящик из фанеры. Это был наскоро организованный кукольный театр. Пионеры решили посетить больного товарища и развлечь его небольшим спектаклем. Пьеску придумал сам Кузька. Это была очень несложная пьеска. У Матрешки заболел зуб. Она обратилась к бабам Бабарихам, и те начали ее лечить. Они шептали над больной, обмазывали ее щеку глиной, давали дышать дымом от ладана, чтобы выкурить того зловредного червя, который завелся в зубе. Червячка не выкурили, но Матрешка совсем одурела от того лечения. Она схватила дубину и погналась за своими «врачами». Те с перепугу взобрались на высокую иву, где были гнезда грачей. Встревоженные и возмущенные грачи совсем повыдергали бабам волосы, а Матрешка пошла к настоящему врачу, который вырвал ей больной зуб.

Врача и грачей пришлось спешно делать из материи и шерсти, и тут Наталья обнаружила незаурядное мастерство. Она же переделала двух своих кукол на баб Бабарих. Нечего говорить, что означенным Бабарихам, наверное, не по вкусу придется Кузькина пьеска, и, наверное, они будут добиваться немедленного снятия ее с репертуара. Однако я лично твердо убежден, что Бабарихам в этом не повезет, и Кузька, пожалуй, напишет еще не одну такую пьеску, высмеивая остатки старого, отжившего быта. В вестибюле детей встретил врач.

— К сожалению, я не могу разрешить это свидание, — коротко сказал он. — Вашему товарищу очень плохо. Через полчаса мы ждем самолет, который заберет Евгения.

— Куда? Куда? — в один голос тревожно вскрикнули дети.

— В город. В институт. Мы приняли все меры, однако жизнь мальчика в опасности. Но вы не печальтесь. В специальном институте, в городе, его спасут.

У ребят опустились руки.

— А мы… мы ему кукольный театр привезли, — грустно произнесла Наталья.

И такими одинокими, такими подавленными почувствовали себя они.