Ветер с горечью полыни

Тем временем он дотащился до стожка сена. Зашел с торцевой стороны, от Беседи, больше всего освещенной луной. Надергал слежавшегося сена, ощутил запах не то чабреца, не то ромашек, снял с плеча ружье, примостил его справа, словно опасался какого-то нападения или собирался поохотиться на зайцев, частенько прибегающих к стогам сена. Сел, вытянул усталые ноги, закрыл глаза. Прислушался — нигде ни звука. Будто все в природе одеревенело под мертвенно-желтым лунным светом. Но вдруг ухо уловило далекий собачий лай — должно быть, в Хатыничах заливалась мелкая собачонка. От Беседи послышались другие звуки, какой-то приглушенный шум. Точно Костя не мог определить: шумит ли где-то на перекате вода, или шумит в его ушах, поскольку ощущал, что голова тяжелая, затылок будто налился свинцом. Почувствовал, что голова начинает кружиться, казалось, он поднимется и сразу упадет. Пошевелился, покрутил головой, сено зашуршало, в нос дохнуло ароматом луговых трав. А еще показалось, что сено дышит летней теплотой.

Как хорошо пахнет сено, подумал Костя, должно быть, моя последняя радость. Однако же и в этом душистом сене — смертельные нуклиды… Мелькнула мысль об Аксене. Как-то в подпитии Вольгин Петька-байстрюк похвастался, что в копне сена испортил Хадорину Ксеню. Дошла молва и до Костиных ушей. Он возненавидел Петьку, но что ему сделаешь? Драться с ним? А чего Ксеня пошла туда ночью? Может, все произошло по доброму согласию. Кобель не вскочит, коли сучка не захочет. Тогда Костя впервые отлупил жену, с которой до этого жили тихо-мирно. Одной из причин бездетности Аксени начал считать тот давний грех в копне сена.

Теперь, сидя в стожке, глядя на огромную луну, прежние заботы и тревоги показались Косте мелкими, никчемными. Он только что лишил жизни человека. Уважаемого, заслуженного, бывшего фронтовика. А теперь он, Костя, должен решить и свою судьбу. В одном он все больше убеждался: жить ему не хочется. Мысленно подивился живучести отца, который в далекой Аргентине снова пустил корни, свил гнездо, имеет жену, детей и внуков. А у Кости есть только жажда напиться, чтобы забыть про все на свете. В конце концов у него осталась одна забота: как лишить себя жизни. Ответ и на этот вопрос оставался один: рядом под рукою двустволка, в которой притаились две пули с тупыми наконечниками. Они ждут своего часа.

Внезапно Костя услышал странные звуки из леса. Какой-то приглушенный клич: угу-ух! угу-гу-гух! Через некоторое время ему кто-то отозвался: угу-ух! Ему сделалось жутко, почувствовал, что аж волосы зашевелились под шапкой. «Неужто это меня кличет кто-то? — у Кости заледенело все внутри от этой мысли. — Может, душа Сыродоева зовет? А может, у меня разум бунтуется? Значит, пора. Надо стянуть правый сапог. Поцеловать дуло ружья…» Костя еще прислушался и до него дошло: перекликаются сычи где-то за Бабьей горой. А может это желна кричит? Но теплей на душе от этой догадки не стало. Холод словно ледяными обручами сжимал его тело. Костя поднялся, вскинул на плечо ружье и начал топать вокруг стога. Сделав круг, остановился, глянул на луну. Казалось, будто огромный матово-белый рубль застыл на небе, но вместо герба государства, бывшего великого и могучего, на нем бледно-серый силуэт: аккурат кто-то держит кого-то на руках. Лунный силуэт будто притягивал Костю: некогда в детстве мать говорила ему, что это брат убил брата, поэтому Бог заставил убийцу носить покойника на руках.

Костя Воронин вглядывался в небо, как никогда в жизни, потому что понимал: эта ночь для него последняя. И думал он об этом спокойно, как о давно решенном деле, давно сделанном выборе. Звезды просматривались слабо — полная луна забивала их своим светом. Какое большое небо, высокое, безбрежное! Оно дает дождь и снег, летом на нем порой вспыхивает сказочно красивая радуга — Костя в детстве любил смотреть на радугу над Беседью. А что человек дает небу? Дым, копоть, смрад. Вот и он, Костя Воронин, полсотни лет коптил небо. Но все имеет свое начало и свой конец. Жизнь, любовь, любое дело. Ну что, нужно стаскивать правый сапог… Кончилось «Бесоме, бесоме мучо…» Отмучился. Будет!

Но поцеловать дуло ружья, нажать босой ногой на курок он еще не был готов. Вспомнил, как прошлой ночью целовался с Аксеней. Показалось, что было это давным-давно. Тогда он и не думал, что целует жену последний раз. Верно, и она об этом думать не могла. Бедная Аксеня, останешься ты одна, зато свободная. Может, еще найдешь кого и будешь доживать свой век. Есть у тебя брат, высокий начальник, мне отказался помочь, но родную сестру не оставит без поддержки.