Ветер сулит бурю

Совершенно непроизвольно он потянулся, чтобы схватиться за куртку дяди Джеймса. Нащупал рукой шерсть и крепко вцепился в нее. Протянул вторую руку и тоже схватился, схватился мертвой хваткой утопающего. И тут он вдруг почувствовал что-то у себя под ногами. Скалы? Дно морское? Лодка? Во всяком случае, это было что-то твердое, и он стоял на нем, стоял прямо и потом с каким-то безучастным удивлением заметил, что его окружает воздух и что он может дышать. Он стал тянуть к себе куртку, и у него в руках оказался дядя Джеймс, беспомощный и тяжелый. И тут его снова сшибло с ног, и он почувствовал, как набирается в легкие вода, а потом его точно за руки схватили и подняли в воздух, и тело его глухо ударилось о что-то черное, покрытое слизью, — наверно, скалы. Он высвободил одну руку и ухватился за что-то. Это оказались водоросли. Стал тянуть другой рукой, рядом с ним из воды появилась размокшая овчинная куртка дяди Джеймса. Почувствовав, что его снова заливает, он крепче вцепился в водоросли и по-кавалерийски сдавил коленями скалу, так что море, откатываясь назад, не застало его врасплох, а затем он подтянулся еще немного и с неимоверным усилием встал на скалу и втащил на нее беспомощно обвисшее тело дяди. Сделал шаг, еще два шага, и упал, не выпуская из рук дяди, и ощутил под щекой крупный песок, точно уткнулся лицом в шершавую ткань шерстяной куртки, и, подтянув ноги, встал на колени, и стоял так, подставив спину, пока вода снова с грохотом не навалилась на них, а когда она отхлынула, тщетно стараясь увлечь их за собой, он снова поднялся на ноги, но больше уже не мог нести дядю. Он пошел вперед, таща его волоком за собой. Прошел четыре шага и снова упал, и под ним все еще был песок, и море набегало на него, но оно, по-видимому, здесь утратило свою власть, так что он немного передохнул, а потом снова встал и снова пошел, уже не останавливаясь. Из-за пронизывающей боли он совершенно не мог раскрыть глаз. Казалось, в них втыкают раскаленные докрасна иголки. Но он все шел вперед, а потом упал, не чувствуя больше прикосновения моря. Ему только показалось, что оно подкрадывается к нему сзади, и тогда он пополз на коленях, все еще волоча за собой безжизненное тело, а потом остановился, крепче ухватил тело и стал подтягивать его выше и выше, пока оно не оказалось на одном уровне с ним. Он пошарил, стараясь найти лицо. Нашел. И тогда навалился грудью на грудь, припал окоченевшим лицом к окоченевшему лицу и потерял сознание.

Глава 16

Он пришел в себя оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Мико! Мико! — звал тихий, испуганный голос. Это дошло до его сознания, и он пошевельнулся.

Он лежал, цепляясь за песок, уткнувшись в него лицом. В носу стоял солоноватый запах морских ракушек. Он попробовал повернуться на спину, и сразу же по всему телу волной прошла боль. Болело сразу в стольких местах, что он никак не мог понять, где источник боли. Все-таки он перевернулся на спину, и открыл глаза, и тотчас же зажмурился, и поднял руки, чтобы прикрыть их. Открывая глаза, он испытывал боль, подобную той, что испытываешь, когда с ноги или руки сдирают липкий пластырь вместе с волосками, — боль мгновенную и мучительную.

— Ты как, ничего? — спросил голос.

— Ничего, — сказал он. — Я ничего.

Говорить было трудно: рот пересох и склеился, челюсти болели, ныла щека. Он сделал еще одно усилие и открыл глаза. Они тоже болели и слезились, но он все-таки рассмотрел сероватое небо и бешено несущиеся по небу тучи. Снова закрыл глаза, поморгал и снова открыл, и на этот раз было уже не так плохо, так что он больше не стал закрывать их и сел, опершись руками о песок. Наконец он повернул голову и встретил тревожный взгляд дяди Джеймса. Лицо дяди, казалось, было покрыто слоем соли, глаза запухли и покраснели.

— Как вы, дядя Джеймс, ничего? — спросил он тогда.

— Я ничего, — сказал дядя Джеймс, — вот только перепугался. Очнулся, смотрю, а ты навалился на меня. Тогда я из-под тебя вылез, а ты хоть бы шевельнулся. Ну, думаю, помер Мико.

— Навоз, говорят, не тонет, — сказал Мико, отнюдь не для того, чтобы пошутить, потому что, несмотря на боль во всем теле, голова была ясна. Слишком ясна. И память сразу же вернулась туда, где обрывались воспоминания прошедшей ночи. Взгляд его упал на руки дяди Джеймса. — Бог мой! — сказал он. — Посмотрите на свои руки!

Дядя Джеймс поднял их. Они были красные, в ссадинах и кровоподтеках и распухли до того, что казались раза в три больше обычного. Невозможно было разглядеть на них ни мускулов, ни суставов — просто два куска синевато-красного мяса. Мико поднял свои руки и посмотрел на них. Они не распухли, но левая была рассечена, и там, где он поранил ее, заколачивая весло в уключину, оказалась запекшаяся кровь. Он попробовал согнуть руку. Жгучая боль поднялась чуть ли не до самого плеча.

— Придется вам что-то сделать с вашими руками, дядя Джеймс, — сказал тогда он.

— Можно считать, что я счастливо отделался, раз руки у меня вообще-то остались, — сказал дядя Джеймс.

— Да, — сказал Мико. — А что с остальными? Где это мы?