Ветер удачи

— Гудит, дорогой, только пароход. А ноги ерунда. Назад пойдем, у ледника помоем. Не вода — огонь! Все ка-ак рукой снимет. — Он сел на траву, достал из кармана замшевый кисет и вытряхнул на бумажку щепоть мелко нарезанного листового табака. — Прошлогодний. Жена привозила, когда в Сухуми стояли. Дед сажал. У меня хороший дед, понимаешь? Ираклий зовут. В Зугдиди все знают… — И вдруг ни с того ни с сего запел тихонько с фальшивой слезой в голосе, утрируя кавказский акцент:

В одным маленким клэ-эткам
Па-апугай сидит,
В другом маленким клэ-эткам
Его ма-ать плачит.
Она ему лубит, она ему мать,
Она ему хочет крэпко обнимать…

Кирилл улыбнулся, глядя, как у сержанта в такт песенке подрагивают плечи.

— Ну вот, дорогой, — рассмеялся Костя. — А то, понимаешь, слишком серьезный ты сегодня, даю слово. — Он легко вскочил и одернул гимнастерку. — Все! Покурили, и хватит. В разведке курить не положено.

— А сам куришь. Ай-яй-яй, как нехорошо, — с ехидцей прищурился Кирилл.

— Здесь я не в тылу у врага, дорогой. Здесь я дома. А дома все можно. Можно петь, можно курить, даже голым ходить можно.

Не успели они сделать и нескольких шагов, как в зарослях послышался быстро нарастающий шелест. Шония остановился и вскинул автомат. Другов невольно втянул голову в плечи и тоже изготовился к бою…

На небольшую площадку, устланную вытоптанной травой и поверженными стеблями гигантского борщевика с пожухлыми листьями, выбежала молоденькая серна.

Длинная шея с аккуратной головкой была настороженно вытянута. От основания заостренного уха к уголку рта, пересекая блестящий глаз, шла узкая темная полоска. Такой же ремешок тянулся по хребту до самого хвостика, остро нацеленного и дрожащего от напряжения.

Костя негромко засмеялся и опустил автомат. В ту же секунду, подброшенная в воздух высокими сильными ногами, серна исчезла в траве, стремительная и невесомая. Только на мгновение мелькнул желтоватый подбой на ее груди.

— Клянусь, жалко такую красоту оставлять фрицам! — воскликнул Костя.

У Кирилла от волнения даже пот выступил на лбу.

— Тьфу ты, скотина! — вырвалось у него. — Это ж надо так перепугать человека…

Чтобы снять с себя напряжение, необходимо было отвлечься, переключиться на что-то другое, постороннее, и Кирилл, приноравливаясь к шагу сержанта, стал вспоминать Москву.

Кроме тетки, родных у него не было. Отец погиб в Туркестане от пули басмача, мать умерла от сыпняка годом позже. Кирилл их не помнил. От них остались одни выцветшие фотографии и рассказы тетки. Всю свою жизнь он прожил на Малой Бронной, где у поворота яростно скрежетали трамваи. Они с теткой занимали небольшую комнату в коммунальной квартире. Потолок в коридоре почернел от примусной копоти. За долгие годы копоть так глубоко въелась в штукатурку, что у нее появилось свойство самопроявляться. Никакая побелка не могла придать потолку изначальный опрятный вид.

Кирилл вспоминал друзей по двору, с которыми гонял футбол — старую покрышку от мяча, туго набитую тряпками. Он любил свою улицу, любил зеркальную тишину Патриарших прудов в прохладные утренние часы и легкую золотистую дымку тумана над Садовой, где на углу продавалось сливочное мороженое в круглых вафлях по двадцать копеек за порцию.

Он был дитя своего города и не мыслил себя отдельно от него.

Но было в парне что-то, чему он сам не мог подыскать названия, какой-то неясный зов, который заставлял его ночи напролет читать книги о полярных исследователях и покорителях знойных пустынь. Он коллекционировал марки, хотя дух собирательства был чужд его натуре. Марки, эти крошечные миниатюры с кораблями Васко да Гамы, трубящими слонами и китайскими пагодами, волновали его сами по себе. Он упивался названиями: Либерия, Ньяса, Танганьика… Они поселяли в нем такое же смутное беспокойство, как книги Лондона, Арсеньева и Миклухо-Маклая. Он и на филологический-то согласился пойти только потому, что увлекся топонимикой — наукой о происхождении географических названий. Это сулило возможные экспедиции в будущем.

Тетя Оля работала в Ленинской библиотеке. Возможно, именно поэтому в их доме царил культ книги. Книг было много. Практически они занимали в комнате большую часть жизненного пространства. Кирилл рано начал читать.

Тетка умело направляла и развивала его интересы и увлечения. Единственно, что было неподвластно ее контролю, это отношения с Галкой Стеблиной.

Он познакомился с ней на первом курсе. Сидел сзади, через стол от нее, и не уставал часами смотреть на ее белую шею, на розовую мочку уха, на завиток волос.

Однажды, когда у них оказалось «окно» — заболел преподаватель, — его сокурсницы, не стесняясь присутствия ребят, затеяли разговор о мужских достоинствах, мнимых и подлинных.