Ветер удачи

— Грибы, это точно, — засмеялся Другов. — Грибы я сам видел внизу. Сыроеги вот такие. Червивые, правда.

— Их в солену воду трэба. Воны, оци червяки, ураз выздыхають, сплывуть. А ты их черпачком, черпачком…

Остапчук с особой бережливостью пересчитал пяток банок говяжьей тушенки, придвинул к Кириллу кучку чесночин.

— Бачишь оцей ящик? — спросил он, кивнув на небольшую фанерную коробку. — Цэ макароны, той же хлиб. Можно у суп, можно и по-хлотски, з мясом, — и он шумно сглотнул. — Тушенку берегты трэба. А цэ хвасоля, музыкальный продухт.

— О-о, лобио! — обрадовался подошедший сержант и стал потирать ладони. — Лобио будем варить, да?

— Лобио! — передразнил Остапчук. — Кому шо, а курици — просо. Ты ото лучше скажи, цинки с боезапасом у блиндаж оттягав, чи ни?

— Так точно! — весело ответил сержант.

— Хванэру бережить…

— Это еще зачем? — удивился Кирилл. — Мы этот ящик на растопку пустим.

— Зачем? — рассердился старшина. — Хрукту з Кавказу до дому пошлэшь. Мандарыны! Чого рэгочишь? Прыгодыться… Не дай бог, убьють когось, будэ на чем хвамылию напысать. Усе ж таки солдатська душа, не свыня якась. Розумиешь? Усе по-хозяйски трэба…

И оттого, что говорил старшина о смерти таким деловым, таким будничным тоном, слова его принимались к сведению, но никого не страшили, ибо касалось это всех вместе и никого в отдельности.

Солнце уже клонилось к закату. В его сиянии оплавлялись острые хребтины гор, и воздух сделался прозрачно золотым, как некрепко заваренный чай.

Остапчук тем временем извлек откуда-то медную гильзу от сорокапятки и кусок шинельного сукна.

— Оцэ каганець хтось зробыть.

— Спасибо, товарищ старшина, — ответил Другов. — Коптилка у нас имеется. Мы об этом еще внизу позаботились. Заняли у связистов на время, до светлого дня победы.

Старшина погрозил ему кулаком и стал с трудом подниматься с коленей. Затекли ноги от неудобного положения. Денек выдался не из легких. И потом, что ни говори, пятьдесят лет — не двадцать…

Вернулись с лопатами и кирками Радзиевский, командир роты и Силаев. Они поставили по десятку противопехотных мин на двух участках: слева внизу, на удобных подступах к скальному порогу, и справа, на самом хребте, метрах в трехстах от блиндажа. Оседланные лошади переминались с ноги на ногу. Они были уже взнузданы и брезгливо жевали кислое железо трензелей. Поклажа на вьючных седлах была теперь невелика — кое-какой инструмент да вещевые мешки выступающих налегке людей.

— Ну что ж, орлы, задача перед вами поставлена, — сказал Истру, придерживая коня за повод. Он окинул прощальным взглядом залитые янтарным сиянием горы. В его бархатных глазах затаилась вековая бессарабская грусть. — Простимся. Вот она, ваша линия охранения. Следите строго, чтобы и мышь не проскочила. Не забывайте: впереди враг, за спиной Родина.

Истру пожал руки всем остающимся и, не оглядываясь, зашагал к крутому спуску. Закончив одно дело, он уже начал думать о предстоящем.

Следом за ним двинулись и остальные. Лошади ступали осторожно, то и дело поджимая круп, приседая на задние ноги и скользя на вытянутых передних. Они всхрапывали и настороженно косили глазами. Из-под копыт сыпалась мелкая щебенка.

Прошло совсем немного времени, а маленький караван уже казался далеким и недостижимым. Он уходил отсюда, из сурового царства камня и льда, в уютные тихие долины, где ощутимо дыхание теплого моря, где неподалеку зреют маслины, гранаты и миндаль, и трехпалые листья инжира в придорожных зарослях щедро присыпаны горячей известняковой пылью.

Красный диск солнца уже коснулся хребта, похожего сейчас на зазубренное лезвие. С севера по ущелью подкрадывался сырой холодный туман. На перевале становилось неуютно. И, может быть, именно поэтому оставшимся казалось, что люди, успевшие спуститься далеко вниз, уносили с собой частицу общего земного тепла, их право на общение с миром, незаконно присвоили нечто такое, что принадлежало им всем и что следовало делить поровну.

— Ладно, — сказал Костя, первым отрывая взгляд от долины, в которой уже сгущались вечерние тени, — в нашем карауле, как положено по уставу, три смены. Каждый наблюдатель стоит по три часа и шесть часов отдыхает. Первый раз эти шесть часов спит, второй не спит, занимается хозяйственными делами. Понятно? Сектор наблюдения — сто восемьдесят градусов: запад, север, восток. — Он задрал гимнастерку и вытащил из переднего кармашка штанов большие старинные часы на цепочке. — Первая смена заступает через час. Наблюдатель боец Другов. Вторую смену стоит Силаев, третью я сам. Вопросы есть? Нет вопросов. Тогда, Федя, принеси из большой фляги воды, сольешь мне, дорогой. Надо умыться. Всем надо. Котелок не бери, он жирный. Набери воды в мою каску. Только ремешок не мочи.

Шония расстегнул ремень, стянул через голову гимнастерку вместе с исподней рубашкой.

— Ну и пушистый же ты у нас, сержант! — восхищенно произнес Другов. — Какой бы платок для моей тетки вышел!

— Э-э, дорогой, у нас на Кавказе этим не удивишь. А вот лапы такой, как твоя, здесь не найдешь, это точно. Дефицитная лапа! Сорок десятый размер, да?