Ветер удачи

Киселев нагнулся, положил пистолет на плоский камень и стал карабкаться по склону, хватаясь за острые края блоков. Когда он поднялся на седловину, сержант приказал Силаеву обыскать его.

— Послушай, — Киселев отступил на шаг, — я командир Красной Армии, младший лейтенант…

— Это с какой стороны посмотреть, — говорил Костя, пока Силаев ощупывал у Киселева бока и карманы. — Если с левой стороны, то вы действительно младший лейтенант, если с правой — рядовой боец.

Киселев покосился на свою защитную фронтовую петлицу и смущенно пожал плечами:

— Ты смотри, действительно. Потерял кубарь…

— Документы есть?

— А как же, удостоверение личности, — и он, сдвинув портупею и отстегнув крючок на шинели, полез в карман гимнастерки.

Костя придирчиво осмотрел удостоверение, бегло сличил фотографию с оригиналом. Он был еще очень молод, этот Киселев. От усталости или от голода у него заметно ввалились глаза и запали щеки.

— Командир минометного взвода, — укоризненно сказал Костя. — А где же ваши минометы?

На скулах младшего лейтенанта вздулись желваки:

— Мы из окружения вырвались. Минометы в реке утопили. Люди погибли. Все до одного. Даже раненых не осталось. Трудно представить, что там было… — Губы его задрожали. — Мы четверо суток ничего не ели…

— Это ваши люди? — кивнул в сторону Шония.

— Вот тот длинный, Володя Конев, пристал по дороге, а другой красноармеец мой. Ездовой Азат Кадыров. — Он покашлял в кулак. — Узбек. По-русски говорит плохо, но все понимает.

— А хромает почему? Ранен, что ли?

— Ерунда, натер ногу.

— А девушка?

— Была санинструктором в роте.

— Почему была? — спросил сержант.

— Потому что роты больше не существует, — помрачнел Киселев.

— Подымайтесь! — махнул рукой Костя остальным.

Девушка стала взбираться на кручу, а боец в длинной шинели все стоял в нерешительности, поглядывая на валявшиеся карабины.

— Пинтопка, брат? — спросил он.

— Давай! — разрешил Шония. — И пистолет командира подбери.

Девушка оказалась на полголовы выше Киселева. У нее было широкое открытое лицо, светлые глаза и потрескавшиеся губы. Стриглась она по-мужски.

— Военфельдшер Сулимова, — представилась она, все еще тяжело дыша. — Лина Сулимова. Документов у меня нет, — добавила она, — только вот комсомольский билет. Вы не представляете, мы так счастливы, что дошли до своих. Прямо не верится…

— Клянусь, мы счастливы не меньше, — улыбнулся Костя, взглядом окидывая девушку с ног до головы. — Сержант Шония, старший в группе заслона. Силаев! — крикнул он начальственно. — Доставай, что там у нас осталось. Надо, понимаешь, скорее людей накормить. Другов, прими у красноармейца оружие.

— Кто такой? — подошел Костя ко второму бойцу. Тот был довольно высок, и на вид ему можно было дать лет тридцать. Щеки его обросли густой неопрятной щетиной, напоминавшей затертую сапожную щетку. Особенно бросался в глаза приплюснутый нос.

— Боец Конев, — вяло ответил он. — Служил в полковой разведке.

«Сломана переносица, — отметил про себя Костя. — Уж не уголовник ли?»

— Из окружения? — спросил он.

— Громче говорите, — подсказала военфельдшер, — он контуженый.

— Из окружения? — повысил голос Костя. Красноармеец вздрогнул, как от удара, и зрачки его расширились.

— Нет! Не был я ни в каком окружении! — крикнул он с непонятным ожесточением. — Привыкли, чуть что — в плену, в окружении. На задании был. Выходили кто как мог. Кто уцелел, тот и вышел.

— А документы какие-нибудь сохранились?

— Чего-чего? — не расслышал боец.

— Документы, говорю, есть?

Конев шагнул к сержанту и, оттянув мочку уха, подставил ему голову:

— На, смотри! Кровь засохшую в ушах видишь? Вот это и все документы. В разведке мы были, понял? Документы командиру взвода сдали. Порядок такой. Пора знать…

Костя только сейчас заметил, как лихо этих людей потрепала судьба. Оборванные полы шинелей висели бахромой, а у младшего лейтенанта возле самого кармана зияла дыра с обуглившимися краями. На разбитых кирзовых сапогах налипла в несколько слоев грязь.

У Кадырова вид был особенно жалкий. Большая, потерявшая форму пилотка была натянута до ушей, будто сырой пирог с маху надели ему на голову. Измазанная глиной кавалерийская шинель выглядела явно с чужого плеча.

— Что это он у вас одет как пугало? — спросил Шония у младшего лейтенанта.

— Свою шинель в бою потерял, — объяснил Киселев, — а это… Это мы уже с убитого сняли…

Прибывших накормили манной кашей, щедро выложив в нее последнюю банку тушенки, а вместо чая в кипяток налили побольше сгущенного молока из НЗ. О том, что люди несколько дней голодали, можно было догадаться и без расспросов.

Когда Киселеву дали ложку и придвинули котелок, рука его заметно дрожала. Он помял, помассировал горло. По всей вероятности, его мучили голодные спазмы. Конев, прежде чем есть, понюхал кашу. Жевал он угрюмо и сосредоточенно. Кадыров, напротив, ел шумно и быстро, низко наклонив голову, словно боялся, что у него отнимут котелок. И только Лина старалась не ронять достоинства, вроде бы очередной раз пришла на обед в тыловую военторговскую столовую.

— Оружие нам вернешь? — уже допивая кипяток, спросил Киселев.