Ветер уносит мертвые листья

– Да она пол-литра высосала на моих глазах, – развязно заявила Пуховичок и полезла в пачку за второй сигаретой.

Давешний пацан – на вид лет пятнадцать, басок как у тридцатилетнего, потоптался на месте, погладил льва на вазоне и вошел в центр. Оттуда сразу же выскочила Лена.

– Простите, здесь не курят! – голос у помощницы Мары дрожал, она явно вымоталась здесь одна.

– Господи, ну и стервоза, – шепотом сказала Наташа, обняла руку Нюкты, повисла всем весом и продолжила громко: – Здесь хуже, чем в вытрезвителе, эти девки как надзирательницы в тюрьме.

– Аня, а вы не поможете мне с бухгалтерией?

– Да, конечно. – Нюкта высвободилась из Наташиной хватки и, потирая плечо, пошла за Леной.

Нюкта не любила смотреть новости. Но сейчас, закрывшись в Мариной комнате отдыха, включила телевизор и защелкала пультом, вдруг там покажут сюжет про отца: найден труп, жестокое убийство, разыскиваются дочери жертвы. Телевизор залил белую каморку мерцающими всполохами. Нюкта устроилась на кушетке и убавила звук на минимум. За стеной была общая спальня, новенькая, у которой выдраны волосы, вздрагивала и кричала во сне, даже приняв успокоительное. Пуховичок там же дрыхнет как убитая. Кажется, ее не разбудят ни вскрики, ни бормочущий телевизор. В новостях про отца ничего. Ни на Первом, ни на НТВ, ни на «России»… Нюкта из-за этого то приходила в ярость и металась по комнатушке из угла в угол, то апатично, не моргая, смотрела на экран. Что-то похожее она чувствовала, когда отец сказал, что мама не вернется к ним из Парижа.

Громче телевизора заурчал живот. Когда она ела в последний раз? Нюкта стала рыскать по комнате теперь с конкретной целью – найти что-нибудь съедобное. В узком стеллаже шампунь и икеевское полотенце, свернутое валиком. Нюкта откупорила пластиковую бутылку и вдохнула запах эфирных масел – запах Мариных волос. У окна, заваленная бумагами, на которых тут и там мелькала курчавая Марина подпись, стояла низкая тумбочка, похожая на советское радио. Внутри кипятильник, литровая банка с белым налетом и окаменелые пряники. Нюкта схватила один и, снова усевшись перед экраном, поскоблила добычу зубами. Крошки глазури усыпали хлопковую рубашку и пижамные штаны в голубую полоску. Их Нюкта одолжила в центре – в ее гардеробе никогда не было одежды для дома: мать пижам не признавала. Сгрызла только половину пряника. Обмусоленный остаток отложила на тумбочку. Легкий мятный холодок раскрылся во рту. Сделать бы чай, но уже нет сил вставать.

По сравнению с водительским креслом кушетка казалась пуховым лежбищем. Нюкта опустила звенящую и неспокойную голову на кожаный подлокотник. Сонная усталость тут же залепила веки. Последнее, что она слышала, перед тем как провалиться в сон, – повтор репортажа с какого-то праздника в подмосковном «Жилищнике». Какими ничтожными кажутся усилия людей из говна и палок делать красоту.

Во сне Нюкта стала Марой. Она это поняла сразу – по тому, как свободно двигается тело. Прежде зажатое, сутулое под вечно сползающими плечами материнской одежды, оно теперь распрямилось и казалось невесомым.

Мара бежит на цыпочках, не желая причинять земле боль своими каблучками. Ее короткие волосы взъерошены и похожи на высохший цветок. Маре (или Нюкте) ужасно интересно посмотреться в зеркало. Она оглядывается по сторонам: блик на стекле, за ним бледное пятно – человеческое лицо. Это Изи. Сестра страшно скалится за рулем джипа. От вида этой улыбки Мара вся наливается свинцом и больше не может бежать. Джип ревет кабаном, подскакивает к Маре и свирепо бодает ее бампером. Боли нет, только вспышка и новая картинка: Изи, словно краб, обходит Мару и томагавком прицеливается к горлу.

Шея, неудобно устроенная на подлокотнике, затекла. Перед глазами Нюкты все еще стояла жуткая улыбка Изи. Сестра всегда была такой? Может, из-за нее мать уехала? А что, если Изи убила отца? Нюкта потерла шею, помотала головой и потянулась. Тело ноет, будто ночевало в багажнике «лексуса». Порылась в сумке в поисках зубной щетки, под руку попалась мятая открытка. Снова перечитала записку сестры. Нет, Изи всего лишь подросток.

Нюкта вышла в коридор, миновала общую спальню, из которой доносились храп и тоненькие всхлипы, и нырнула в туалет. Из зеркала над раковиной за Нюктой наблюдало какое-то незнакомое лицо. Это была еще не прежняя Нюкта, но уже и не мать. Она пыталась понять, что изменилось. С шеи совсем сошли синячки. Ну да, отросли светлые корни, появились лиловые полумесяцы под глазами, нос усыпан темными точками. Нюкта поморщилась и принялась сцарапывать их намыленными ногтями. Только когда тщательно умылась, почистила зубы и причесалась бесхозным пластмассовым гребнем, поняла, что дело во взгляде. Один в один как у Изи в сегодняшнем сне.

Если бы Нюкта не провожала отца, не делала бы вид, что не слышит очередную пошлость, что он вытворит с ее тельцем, когда вернется, не видела бы собственными глазами, как тот прошел регистрацию и исчез в зоне досмотра… Нет, невозможно. Ровно в это время Изи сидела на уроках.