Ветер в лицо

Виктор лежал в углу палаты и смотрел на врача, проводящего обход больных. Что-то знакомое было в этих уверенных движениях, в теплой улыбке, в волевом лице. Хотя врачу шел двадцать пятый год, но даже пожилым людям он казался старше их, опытным, потому что «видел их насквозь», понимал, что для них было таинственным, непонятным. Покровительственный тон не был обидным для больных. Всем казалось, что именно так и должен говорить этот человек в белом халате, имеющий над ними неограниченную власть, потому что этому человеку они доверяют самое дорогое — свою жизнь. И это хорошо, очень хорошо, что он говорит так уверенно — если бы его голос вдруг вздрогнул, если бы даже не в словах, а в том, как они произнесены, больной почувствовал какое-то сомнение, какую-то неуверенность, пошатнулось бы доверие и к врачу, и к самому себе, к своей надежде на выздоровление. Так должен разговаривать командир с бойцами — не дай бог проявить нечаянным движением, словом, тоном малейшую неуверенность в успешности операции... Не зря же и врач, и командир пользуются одним словом — «операция». И они это слово должны произносить с одинаковой твердостью и уверенностью. Виктор вспомнил, что именно такой молодой врач с погонами капитана медицинской службы делал ему операцию после ранения. Несмотря на молодость, он проявил немало опыта и умения. В этом тоже было что-то от того фронтового опыта. Когда врач подошел к нему, Виктор спросил:

— Скажите, пожалуйста, Николай Григорьевич, вы на фронте тоже были врачом?

Николай Григорьевич вдруг покраснел, взглянул на Виктора, словно тот сказал что-то недозволенное, бестактное.

— Не совсем, — ответил он, запинаясь на словах: — Я, видите ли, недавно из института.

Виктору стало не по себе. Как он мог потерять ощущение времени?.. Фронтовой врач, делавший Виктору операцию, был таким же молодым, как и этот, но вместе с тем он тогда был ровесником Виктора. Этот же лет на десять моложе. Когда закончилась война, ему было лет шестнадцать... Как идет время!

Виктор лежал уже полторы недели, а ему все еще не позволяли ходить даже на костылях. Он попросил перенести его кровать на большую стеклянную веранду. Днем широкие окна веранды открывались, с Днепра доносился влажный, прохладный ветерок, гудки буксиров и пароходов, голоса детворы. Это скрашивало однообразные будни больницы.

Как-то Виктор услышал за забором мальчишеский голос, протяжно звавший:

— Сот-ни-ик!.. Сот-ни-и-ик!..

Виктор вздрогнул. Кто его зовет?.. Прислушался. Вот уже не один голос, а два, потом три. Ему показалось, что среди других мальчишеских голосов он узнал голос Олега. Но кто же Сотник?.. Он никогда не думал, что в его родном городе есть однофамильцы. Раньше ему не приходилось встречать такую фамилию. Оказывается, однофамильцы есть, и у них растут дети. Голоса приближались. Виктор поднялся на локтях, вглядываясь в зеленый квадрат открытой калитки, ведущей в густые заросли молодой акации.

Из кустов высунулась взъерошенная мальчишеская голова, загорелые плечи. Мальчик в желтой майке прыгал на левой ноге, ковыряясь пальцами в босой подошве правой. Он, видно, загнал занозу и пытался вынуть ее ногтями. Но вот на помощь товарищу прибежал Олег. Виктор узнал его сразу. Белокурые, выгоревшие на солнце волосы, клетчатая сорочка с короткими рукавами и коротенькие, выше колен, штаны. Олег посадил своего дружка на землю и начал сосредоточенно выковыривать занозу. Все это происходило метрах в тридцати от веранды, и Виктору было хорошо видно смешное в своей чрезмерной серьезности лицо Олега.

— А почему Володька стал командиром? — недовольно спросил мальчишка в желтой майке. — Ты разве не хочешь, Сотник?..

— Пусть немного побудет. Потом — я... — важно ответил Олег. — Вот видишь? — и он что-то показал на ладони.

В жизни Виктора случалось немало и неприятных, и радостных неожиданностей. Но то, что произошло сейчас, ни с чем сравнить нельзя было. Он рванулся вперед, потянулся всем телом, забыл о боли, о рекомендациях врачей. Он, пожалуй, соскочил бы с кровати, если бы обеспокоенный голос санитарки не остановил его вопросом:

— Что с вами?.. Больно?

Теплые женские руки взяли его за плечи, осторожно подтянули к подушке, поправили одеяло на груди.

А за забором продолжалась деловое совещание. У мальчиков были свои заботы, свои радости и печали.

— Ты, Кимка, — приказал Олег, — никому не говори о кобчике. Это — наша тайна. Ладно?..

— И Володьке?.. Он же — командир.

— Володьке можно...

Ребята снова унеслись в кусты. Их голоса отдалились и вскоре стихли.

Олег Сотник!..