Ветер вересковых пустошей

Горлунг истово молила Фригг о наделении её разумом и силами, ей столько нужно было понять и решить. И гнать от себя мысли о самом красивом воине Торинграда, но они непрошенные, нежданные всё равно не оставляли её.

Чем больше проходило времени, чем больше думала Горлунг обо всем произошедшем, тем больше ненавидела Торина. Права была Суль, ох, как права, когда внушала ей рвущую сердце неприязнь к отцу. Как мог он лишить её последнего, что давало ей силы жить? С каким удовольствием, наверное, он смотрел на неё измученную, неуверенную, подавленную на свадебном пиру с Карном. Теперь же душа Торина будет томится в Хеле, мучаясь и глядя на неё, сильную и могущественную.

Теперь Горлунг будет применять свою силу только так, как учила её Суль. Не будет больше игр в знахарку, отныне она станет самой беспощадной из всех живущих в подлунном мире. Её будут бояться так же, как и бабку, кланяться ей в ноги лишь бы не рассердить и она отныне станет упиваться поклонением и страхом людским.

В тот вечер Горлунг первые за долгое время достала руны, которые чудом удалось найти на дне фьорда, куда бросила их хозяйка. Она долго смотрела на них, благоговейно любуюсь, ей казалось, что каждый камешек поет ей свою песню, рассказывает историю своей тоски и печали. Резные маленькие камни словно ласкали руки Горлунг каждой своей выпуклостью, каждым острым краем. Руны легли так же, как и прежде: быть ей женой правителя, она положит начало новому могущественному роду, ничего не изменилось, значит, все её терзания были напрасными. Всё это было напрасным, о, милая Фригг, сколько всего было сделано зря!

Горлунг заглянула не только в свое грядущее, нет, её интересовала судьба еще двух человек. В раскладе рун боги показали ей ответы на терзающие её вопросы. Горлунг увидела у одного длинный жизненный путь, богатство и почести, а у другого скорую смерть, грядущие горести и терзания, но чужие слезы, как говорится, вода.

Подойдя к полированному подносу, что отражал стоящих перед ним, Горлунг увидела свое изможденное лицо с наплывающими синяками. Чудовищно, никогда она не была красавицей, но нынче она просто ужасна. Горлунг невольно вспомнила Суль, что считали подобной самой Фрее, её, в отличие от бабки, никто не примет за красавицу.

Как такое может быть, что Олаф предпочтет ей свою белокурую, прелестную жену? И тут на ум Горлунг пришли слова Суль: «ты будешь женой смелого, доброго воина, который станет конунгом, он будет тебя сильно любить, вопреки всему: твоим словам, твоим силам, твоим делам».

Неужели так действительно будет? Вопреки всему? Горлунг вспомнила, как готовилась к встрече с княжичем Карном, уверенная в том, что он полюбит её с первого взгляда и ни разу не посмотрит в сторону Прекрасы. Смешно. Теперь придется всё это повторить заново. Пройти этот путь снова, шаг за шагом.

В тот вечер Горлунг заставила себя съесть весь ужин до последней крошки, ей предстояла битва, еще одна, теперь уже настоящая. А та, далекая, что лукавые норны посылали ей испытанием, была лишь подготовкой, которую она не выдержала.

* * *

Спустя две седмицы после того памятного вечера, когда боги приоткрыли ей завесу грядущего, а с лица сошли синяки, Горлунг появилась в общем зале. В нем было шумно и жарко, мужчины вкушали вечернюю трапезу, рабыни подносили подносы и кубки. Гуннхильд и жены хирдманнов сидели немного в отдалении за маленьким столиком и пряли пряжу.

Свет очага отражался в белокурых волосах Гуннхильд, делая их необыкновенного цвета, словно полированное серебро. Когда кто-нибудь из женщин говорил ей что-то, Гуннхильд слегка поворачивала голову, и свет скользил по её белоснежной шее, румяной щеке, и казалось, что в этом неверном свете она еще прекраснее, чем в свете солнца.

Горлунг, увидев это, сразу же почувствовала себя не так уверено, как прежде, опять она будет сражаться за мужчину с красавицей. Почему, ну почему, у неё нет ни капли очарования бабки? Горлунг тут же одернула себя, зато она сильна, она возьмет иным, не пригожестью. И тут же в душе Горлунг змеей шевельнулась гордость, ведь не смотря ни на что, в Торинграде Олаф забыл свою красивую жену и на коленях умолял её, Горлунг, уехать с ним.

Это воспоминание ободрило Горлунг и она гордо вскинула голову, как истинная княгиня, и твердым шагом вошла в зал. Быстро осмотрев зал, она осталась недовольна им. Стол, что стоял посередине был узок и мал, его не сравнить с широким и длинным столом в гриднице князя Торина. Хирдманнов тоже было немного, у Олафа не было хорошей и боеспособной дружины, те наемники, что шли с ним в набеги летом, зимой разъезжались по своим домам. Поэтому за столом сидело с дюжину мужчин, остальные несли этим вечером дозор, вокруг двора Утгарда.