Ветер вересковых пустошей

Горлунг пришла одетая в черное, шитое по славянскому обычаю, платье, вытканное по подолу и рукавам золотыми лепестками, в вороте белела тонкая сорочка, на шеи алел подарок Олафа, голову украшал золотой обруч. Всё то, что другая на её месте спрятала или постаралась сделать менее заметным, Горлунг выставила напоказ и это удивительным образом шло ей. От черного платья её волос казался раскинутым по плечам шелком цвета крыла ворона, кожа казалась белее сорочки, румянец легкий причудливо оттенялся рубином, пальцы тонкие в золотых перстнях, казались хрупкими, словно молодые ветки вереска.

Горлунг неуверенно стояла в дверях и, заметив, что никто не обратил на неё внимания, отошла к своему месту у очага. Сколько вечеров она просидела здесь, составляя план того, что нужно изменить в Утгарде, она думала о чем угодно, лишь бы мысль о еще одном постылом муже не посещала её. Но на этот раз у неё будет власть, у неё будет свой двор, ведь именно для этого и стоит жить, всё остальное вода, что течет из одного русла в другое.

— Горлунг, твое место подле меня, — услышала она громкий окрик захмелевшего Олафа.

Горлунг, гордо подняв голову, подошла к сидящему во главе стола хозяину Утгарда. Наклоном головы она поприветствовала его и села на указное им место. Горлунг с отвращением посмотрела на поданную ей деревянную тарелку, на которой лежал кусок мяса то ли вареного, то ли жаренного, вид его был просто ужасен. Её передернуло от отвращения, в нос ударил запах подгоревшей пищи.

— Отец, хочу тебе представить Горлунг — дочь конунга Торина — твоего давнего друга, — важно сказал Олаф.

— Ты дочь Торина? — недоверчиво спросил конунг Ингельд. Его глаза внимательно следили за каждым её движением, словно Ингельд не верил, что перед ним живой человек.

— Да, — хрипло ответила Горлунг.

— Ты не похожа на него, — заметил Ингельд.

— Боги пожалели меня, — глядя ему в глаза, сказала Горлунг. Ей не нравился Ингельд, слишком уж он был похож на Торина, такой же холодный и жестокий. Горлунг никогда не испытывала неприязни к своему свекру — князю Фарлафу, она никогда и не вспоминала о том, что они с Торином друзья, но почему-то мысль о дружбе отца Олафа и Торина не отпускала Горлунг. Она сразу же люто возненавидела конунга Ингельда.

— Дерзко, — хмыкнул конунг.

Горлунг посмотрела прямо в зеленые хитрые глаза конунга Ингельда и ответила:

— Мой отец не дал мне повода гордиться родством.

— У тебя глаза Суль, — как бы между прочим заметил Ингельд, — но больше ничего нет в тебе от этой ведьмы. Жуткая была она баба, настоящая наездница волка, словно околдовала нашего Торина, с виду прекрасная, яко Фрея, но сердце у неё было черное, словно сам Локи [103] правил в нем. А мать твоя была мила, но в тебе нет ничего от неё.

— Я знаю это, — всё также ровно ответила она.

— Почему ты здесь? Как ты оказалась во дворе моего сына? — спросил Ингельд.

— Я увез её, — вставил свое слово Олаф.

— Твой отец отпустил тебя с моим сыном? — продолжал выпытывать конунг.

— Он к тому времени уже томился в Хеле, — хрипло ответила Горлунг.

— Она твоя жена? — спросил Ингельд сына.

— Нет.

— Ты сделал наложницей дочь моего друга? — строго спросил конунг Ингельд.

— Почему только дочь друга, — хищно улыбнувшись, сказала Горлунг, — я — княгиня Торинграда, жена князя Карна — сына князя Фарлафа.

— Ты бросила своего мужа, чтобы стать наложницей моего сына? — потрясенно спросил конунг Ингельд.

Горлунг ничего не ответила, лишь передернула плечом, словно её совсем не интересовало мнение конунга Ингельда.

— Ты достойная внучка Суль, — брезгливо ответил Ингельд — поди прочь.

Горлунг с достоинством встала и величаво пошла к выходу, она ощущала спиной заинтересованные взгляды, что были прикованы к ней. Но она заметила потрясенный взгляд, которым проводила её Гуннхильд, видимо, с конунгом Ингельдом никто ранее так не говорил.

Гуннхильд же, молча, смотрела на прямую спину, удаляющейся соперницы. Княгиня! У славян так называют старшую жену конунга! Дочь конунга! Вот почему Олаф так упорно добивается её. Для незаконнорожденного сына конунга славянская княгиня была мечтой о всеобщем признании, той женой, что можно с гордостью показать отцу. А она, Гуннхильд, бала отныне для Олафа лишь любовь молодости, бедная и теперь уже забытая.

* * *

На следующий день, когда конунг Ингельд отбыл в свой двор, в покой Горлунг пришла рабыня и передала ей приказ Олафа прийти в общий зал. Снова приказы, Горлунг ухмыльнулась, мужчины так любят их раздавать, так любят навязывать свою волю. Но только она будет настоящей хозяйкой всего здесь и не только здесь. Теперь она в этом уверена, этого хотят боги!

Горлунг быстро переоделась в бордовое платье, расшитое черными нитками, которое, по её мнению, несло удачу, и пошла в общий зал. Сердце её стучало гулко, громко, ей казалось, что этот звук слышен даже во дворе, будто он отражался от бревенчатых стен, и разносился далеко за пределы Утгарда.