Ветер вересковых пустошей

Олаф проснулся на рассвете, оглянувшись вокруг, он увидел, что Горлунг ушла. Потянувшись, Олаф зажмурился и лениво зевнул, он довольно вспомнил все события прошедшей ночи. И всё-таки он добился своего, столько времени он мечтал о Горлунг, и свершилось, она его. Олаф самодовольно улыбнулся, всё, теперь с ней будет так же легко, как и с Гуннхильд, он завоевал дочь Торина. Отныне она будет его ждать, любить и почитать.

Внезапный вопрос заставил Олафа сесть на ложе и нахмуриться. Почему Горлунг тогда ушла? Девичья скромность, видимо, взыграла, — решил про себя Олаф. Жаль, что скромность взыграла, Гуннхильд никогда от него ночью не уходила, даже той черной зимой, когда Олаф ни о ком другом, кроме Горлунг, и думать не мог. При воспоминании об этих ночах, полных тоски и рвущих сердце Олаф недовольно нахмурился. Но тут же успокоился, таких ночей более не будет, не властна больше Горлунг над ним, Олаф получил желаемое.

Лениво раскинувшись на ложе, Олаф представил себе, что было бы, если бы он проснулся, а рядом бы лежала Горлунг. И так ему понравились эти грезы, что Олаф решил тут же воплотить их в жизнь. Ведь совсем скоро он снова вступит на борт повелителя волн и еще очень долго не увидит свою славянку. Свою Горлунг.

Одевшись, Олаф быстрым шагом вошел в общий зал, где сидели за утренней трапезой хирдманны. В зале было шумно, то и дело раздавался заливистый, дружный хохот мужчин, вкушающих пищу. Стоило только Олафу войти в зал, как всеобщее веселье стало еще более шумным.

— Ну, что, Олаф, делись впечатлениями, — осклабился одноглазый хирдманн, сидящий ближе всех к месту Олафа.

— Что рассказать тебе, Свенн? — отламывая ломоть хлеба, спросил Олаф.

— Как это что, Олаф? Ну, достойна ли эта худая славяночка того, чтобы греть твое ложе?

Олафу не понравился вопрос Свенна, раздражение волной поднималась в его груди. Но он тут, же себя одернул, это был обычный мужской вопрос, будь Олаф на месте Свенна, он бы тоже спросил бы об этом.

— Может она и худа, Свенн, но мне пришлась по вкусу, — ухмыльнувшись, ответил Олаф.

Раздался дружный хохот хирдманнов, они отпускали непристойные шуточки, стараясь выведать подробности. Мужчины соревновались в остроумии, стараясь казаться более знающими, чем они были на самом деле.

— Неужели она лучше Гуннхильд? — спросил хирдманн, сидящий рядом со Свенном, — ну уж не знаю, что она на ложе творит, но Гуннхильд краше славянки, без сомнений.

— Как посмотреть на это, — недовольно буркнул Олаф, ему начала надоедать эта беседа, все, что ему хотелось — встать и пойти в покой Горлунг.

— Краше Гуннхильд никого нет, — уверенно согласился с соседом Свенн.

— Да, — быстро, чтобы закончить этот разговор, ответил Олаф.

— Так значит, черноволосая славянка тебе угодила, — почесав бороду, сказал исполинского роста хирдманн, сидящий на краю лавки — Жаль. Я бы не прочь взойти с ней на ложе.

— Она моя, Тронд, — зло бросил Олаф, — и если кто-нибудь посмеет её тронуть, пусть ищет себе другой двор. Свою женщину я не позволю никому даже в разговоре задевать, а Горлунг — моя женщина и будет греть лишь мое ложе. И ежели я узнаю, что кто-то в мое отсутствие протягивал к ней руку, то эта рука будет отрублена мною.

Веселье в зале утихло в тот же миг, хирдманны потрясенно смотрели на Олафа, такого они еще его не видели: нервного, злого, угрожающего. Будто подменили его боги, раньше Олаф шутил с ними, смеялся и никогда не позволял себе говорить с воинами таким тоном.

А Олаф, испугавшись вспышки своего гнева, отломил еще кусок хлеба, и быстро прожевав его, вышел из общего зала.

* * *

Войдя в покой Горлунг, Олаф увидел, что она сидит на сундуке возле окна и сжимает в руке шнурок. Казалось, что она даже не заметила его появления. Как в те лютые месяцы, когда Олаф только привез её в Утгард. Она точно также сидела и смотрела в окно, пока он, как последний глупец, топтался на пороге.

Олаф отогнал от себя невеселые думы, оглядел её тонкую фигурку, закутанную в синее одеяние, тихо сказал:

— Ты ушла рано.

Горлунг вздрогнула, посмотрела на Олафа так, словно он был для неё причиной немилости богов, и кивнула. Опустив глаза, Горлунг положила шнурок, что держала в руке, рядом с собой на сундук. И Олаф увидел, что на шнурке был маленький славянский оберег. Неужели она скучает по Торинграду?

Олаф подошел к ней и, обняв за талию, потянул вверх, пока она не встала на ноги. Руки Горлунг нерешительно обвились вокруг его рук, так, словно она не знала толи ей оттолкнуть их от себя, толи прижать к себе сильнее. Она не сделала ни того, ни другого, просто держала Олафа за локти.

Поцеловав Горлунг в шею, Олаф продолжил:

— Я хотел проснуться рядом с тобой, а ты ушла. Я не хочу, чтобы ты уходила, утро — доброе время…

Горлунг молчала, не глядя на Олафа, её взгляд был прикован к оберегу, лежащему на сундуке, а ладони еще хранили тепло железа и даже его слабый запах. Олаф не замечал этого, рука его уже поднимала подол её платья. Горлунг сжала его локоть, словно хотела побороться с ним, словно пыталась заставить его опустить её одеяние.

— Горлунг, я уже всё видел, ежели ты забыла…