Ветер вересковых пустошей

Горлунг показалось, что в груди у неё разверзлась пропасть, в которую медленно, но верно падает сердце. Эврар был прав, как всегда прав. Если бы она осталась, если бы он не ударил её, лишив сознания, решив за неё, была бы она уже мертва. И, словно две Горлунг появилось в ней: одна, та, что больше, кричала слова благодарности своему старому рынде, другая же, что была меньше, проклинала его, свою жизнь, ведь умри она вместе с градом Торина, то была бы уже подле Яромира.

— О, Горлунг, если бы ты знала как это ужасно, — продолжила Прекраса, — видеть как двор твоего отца, место, где прошло детство, горит, синим пламенем, везде чужаки, которые словно озверели от предвкушения победы, а те, кого ты знала, умирают… Я видела, как катилась по земле голова Рулафа, — Прекраса всхлипнула и продолжила — как, умирая, Карн продолжал держать меч, как дружина отца, что когда-то слыла одной из самых сильных на севере Руси, терпела поражение.

— Но как вам с Дагом удалось спастись? — сглотнув, спросила Горлунг.

— Я ведь была такой глупой, я даже не представляла, что Торинград может пасть, — горько сказала Прекраса, — я выбежала посмотреть, как наши воины погонят захватчиков, но вместо этого увидела лишь смерть отцовского града. А когда я вернулась в светлицу, я увидела, что там уже побывали славяне, всё было перевернуто, разбито, разрезано, но самое страшное, я увидела, что…, - на этом месте она замолчала, не в силах продолжить свой горький рассказ, и слезы полились по лицу, некогда самому красивому в граде, которого больше не было.

Горлунг, положив руку на плечо сестры, ждала продолжения её рассказа, она ожидала, что сейчас Прекраса расскажет о смерти Эврара, но та, вздохнув и всхлипнув, бесцветным голосом молвила:

— Они убили Растимира, чем, ну, чем он им помешал? — слезы градом полились по лицу Прекрасы, а Горлунг лишь кивнула, понурив голову.

— Что было потом, Прекраса? — спросила после долгого молчания Горлунг.

— В мою светлицу ворвался Даг, — тихо продолжила она, — он решил, что меня надо защитить. Я схватилась за него, пыталась показать Растимира, но он тащил меня прочь, в непроглядную темноту, мы бежали из Торинграда. Долго, очень долго, без передышки. Мы так боялись, что нас будут преследовать, но нет, мы были никому не нужны. А потом мы набрели на заброшенную избушку, где мы и зимовали, — закончила свой рассказ Прекраса.

— Но как вы встретились с Олафом? — спросила её Горлунг.

— Когда наступило лето, мы решили выйти к берегу речному, в надежде, что мы наткнемся на варягов, и Даг наймется в дружину. Долго мы бродили, но, видимо, слухи о восстаниях на Руси быстро охватили всю Норэйг, — невесело улыбнулась Прекраса, — к концу лета мы поняли, что надежды почти не осталось. Тогда мы и решили пойти вверх по течению к тому месту, где раньше был Торинград, всё-таки там место хорошее, может, кто и причалит. Целую седмицу мы шли днем и ночью, спеша, потому что уже заканчивался сезон набегов и когда, наконец, мы вышли к берегу, где раньше стоял Торинград, то увидели, что он пуст. А на месте отцовского двора зияет пепелище. Ни одной живой души… Черные то были дни для нас с Дагом, безрадостные. Выходило, что надлежит нам вернуться в свою избушку и зимовать еще одну зиму. Без капли надежды, не веря более в богов, мы пошли еще выше по реке, шли мы долго, очень долго. Вокруг исчезали деревья, оставались лишь низкие кусты, и становилось очень холодно, словно лютая осень уже вступила в свои права. Однажды мы увидели за небольшим утесом несколько норманнских драккар и так обрадовались! Оказалось, что это были драккары Олафа! Даг оставил меня за утесом, а сам пошел попытаться наняться в дружинники, — на этом месте Прекраса остановилась, глубоко вздохнула и продолжила, — я так боялась, что он не вернется за мной, так боялась.

— Но он вернулся, — закончила за неё Горлунг, затем, презрительно скривив губы, добавила, — Прекраса, он же простой дружинник, а ты княжеская дочь. Как ты могла так низко пасть?

— Что я могла еще сделать? Я хотела жить, забыть весь этот ужас, что я пережила. В те зимние дни, когда было холодно и голодно, мне так хотелось тепла и не просто, чтобы отогреть свое тело, но и руки. Ты сама-то сбежала с Олафом, как можешь ты меня осуждать? — яростно набросилась на сестру Прекраса.

— Я не сбегала, — понурив голову, ответила Горлунг, — нет, я думала над этим. Олаф еще в первый свой приезд, накануне брачного пира с Карном, проявлял ко мне некий интерес, звал с собой. Но я видела иной путь для себя. Я ошибалась, все пути мои вели сюда. А когда пошла весть о восстаниях славян, Олаф повторил свое предложение, я была не согласна, но Эврар меня уговаривал, убеждал, заставлял. Я даже сама дошла до побережья, где стояли драккары Олафа, но там я передумала и хотела вернуться назад. Но Эврар решил за меня … очнулась я лишь, когда мы уже плыли.

— Вот, значит, почему Эврар в день вашего побега постоянно смотрел в окно, словно ждал тебя назад, — задумчиво проронила Прекраса.