Ветер западный

В церковном дворе какие-то ребята взбирались на дуб; я направился к кладбищенским воротам, откуда была видна улица. Деревенские забавы, игрища. С церковного холма они виделись иначе, солнце скрадывало цвет, ветер скрадывал звук, и мне почудилось, что я смотрю на сотню неземных существ, пинающих мяч. Целый мир уместился в пузырьке воздуха под водой. Сперва ничто не нарушало этого впечатления, но затем повеяло запахом горячей еды — яичницы, мяса, капусты, извлеченной из погребов, и горок поджаренного хлеба. Пиво с ароматом пряных трав, кружки с медовухой, распространявшей сладкий запах меда, жаркая пышность блинов.

Следом послышались звуки — позвякивание бубнов, дудка, рокот барабанов из козьей шкуры, хлопки в ладоши, пенье, крики, улюлюканье, бешеный клекот дерущихся петухов. Мир снова стал разноцветным. У поворота к Новому кресту толпились люди. На большое гулянье в канун поста всегда собирались у Нового креста, украшенного зимним плющом. А кроме того, рвали колокольчики Заступницы, если те еще не отцвели в лесу, либо звезды Вифлеема, либо свежие весенние первоцветы, плели из них венок и водружали на голову Христа. Под ноги Ему ставили деревянный чурбан, чтобы он мог передохнуть немного, и набрасывали шерстяную шаль на плечи для тепла и уюта. Дымок поднимался над гуляющими, они пекли блины на костре.

Четверо парней у молодого дуба на церковном дворе хохотали во все горло. Сперва я решил, что они хотят забраться на дерево, но они стояли спиной к дубу, карабкаться на него и не думали, только хватались за ствол, притворяясь, будто с ног валятся от смеха. Одним из них был Ральф Дрейк, я его узнал. У церкви на единственном мощеном отрезке улицы затеяли игру в кэмпбол[17]; зимняя морось, осевшая на булыжнике, подмерзла и была скользкой, почти лед. Все молодые парни нашего прихода высыпали поиграть, кое-кто из зрелых мужчин тоже, были там и девушки, пытавшиеся маленькими ножками пнуть безжизненный, увесистый мешок, сделанный из свиного мочевого пузыря. Я понятия не имел, как им удается хотя бы сдвинуть этот мешок с места, — в этой игре всегда побеждали работавшие на полях, в первую очередь пахари, что целыми днями ворочали отяжелевшую от воды землю. Переходя улицу за спинами игроков, я увидел благочинного — он стоял неподалеку, наблюдая за парнями у дуба. Наблюдая за Ральфом Дрейком.

Кэмпболисты пнули вспученный свиной пузырь мне под ноги, они свистели и подшучивали надо мной. Я попробовал отправить мешок обратно, но он запутался в полах моей рясы, и вызволять его пришлось мальчонке Сэлу Праю, шустрому и проворному. Чересчур шустрому, возможно, поскольку он даже не спросил у меня разрешения.

Затем, делая вид, что не замечаю благочинного, делавшего вид, что он не заметил меня, я направился к Старому кресту, где не было ни души, кроме мельника Пирса Кэмпа, ковылявшего по тропе, что вела от дома Ньюмана, в башмаках, набитых камнями. Я не часто радуюсь, глядя, как мои оукэмцы исполняют епитимью, ведь камни в их башмаках появляются по моему указанию и мучаются они по моей воле. Милосердие — странная штука, кажется мне порой, если оно способно принимать столь немилосердные обличья. Однако Кэмп весело поздоровался со мной и сказал, что он только что отнес хлеб благочинному.

И вот оно, майское дерево с рубахой Ньюмана, привязанной за рукав к верхушке. На сильном ветру рубаха высохла и теперь болталась неряшливо, то распахиваясь, то сворачиваясь, словно внутри нее кто-то бился в конвульсиях. Если оукэмцы и видели это, мне они ничего не сказали. По-моему, превращать рваную рубаху Ньюмана в нечто вроде флага было излишней жестокостью. Я о том, как вздымался рукав, словно указывая на запад — на все греховное, злое, богопротивное. Будто говорил нам: Ньюман отправился в эту сторону.

Но как же камыш — разве он не был знамением? А звуки лютни? Разве Ньюман уже не на небесах? Отчаянная молитва, наспех составленная: “Господи, сделай так, чтобы ветер подул с запада. Знаю, не мне просить. Но я прошу. Пусть рукав развернется к востоку, ко всему, что есть добро, счастье, праведность. Пусть ветер наполнит рукав и (как сердце, исполненное любви, как цветок, что тянется к свету) направит, Господи, к Тебе”.

* * *

Теплый летний день, четыре года минуло с тех пор. Мы с Ньюманом гуляли вдоль реки, когда на противоположном берегу возникли мужчина и две женщины; они шли пешком, толкая скрипучую, заваливающуюся набок тележку. Люди с края света, так мы назвали этих путешественников, — и тут мужчина крикнул нам:

— Что это за место?

— Оукэм, — прокричал Ньюман в ответ. И полюбопытствовал: — Куда путь держите?

— Сперва в Рим, после в Сантьяго-де-Компостела, а под конец, по дороге домой, завернем во Францию.

— Долгий путь.

— Был бы короче, будь у вас мост.