Ветеран Армагеддона

Глава девятая

Человек ко всему привыкает.

Рано или поздно он осваивается в любой обстановке. Постепенно Скрябин на новом месте обживался. Он уже начал вести деликатные беседы у забора с вдовой соседкой Ангелиной. Было ей около тридцати лет, была она грудастой, плотной, как всякая истинная егланская казачка, а говорила низким грудным голосом с хрипотцой, которая волновала Скрябина безмерно. Что и говорить, казачке внимание городского жителя льстило, видно было по ее задорному виду, что и иные виды ухаживания со стороны Скрябина она приняла бы с не меньшей благосклонностью, и даже разочарованной казалась оттого, что слишком уж деликатно он себя вел, не в пример местному мужскому населению. В Еглани нравы были простые, здесь любимой женщине вместо букета роз зачастую дарили поросенка с парой тонн комбикорма для его прокорма, поэтому журавлиное поведение Скрябина Ангелине казалось слишком изысканным, в то время как, по мнению самой Ангелины, воздыхатель ее давно уже должен был перемахнуть через забор, сжать жесткими ладонями жаждущие любви круглые перси и с нежной хрипотцой спросить:

— А что, любушка, пуховые перины в твоем доме давно не взбивали?

Бывший муж Ангелины не в пример решительнее был, и за то частенько и крепенько его бивали чужие мужья. Может, за всю решительность да влюбчивость и смерть принял — пальнули ему в спину в одном из сражений третьей гражданской под Новочеркасском. Ангелина и от Скрябина ждала решительности и отваги, только напрасно — не перемахивал Скрябин через забор. И к персям, подлец, не тянулся.

Вместо этого он вел с казачкой светские разговоры.

Вот и сегодня он вышел из хаты, где книги хранились, трусцой по двору пробежался, заметил стоящую у забора Ангелину, подкатил с приятной улыбкой: мол, как почивали, дражайшая Ангелина Ивановна? Комар ночью не кусал?

И ведь не скажешь ему прямо, что плохо почивала, больше бессонницей маялась, комара злокусучего да нахального понапрасну ждала.

— Да где ж их, комаров-то взять? — с прямым намеком вздохнула Ангелина. — После смерти моего Коленьки им и не сезон. Видать, по другим огородам летают! Вам-то спокойно ли спалось?

Проклятому городскому ухажеру спалось нормально. И дел у него, как всегда, было выше крыши. Проводив Скрябина взглядом, вдова вздохнула и преисполнилась внутренней решимости. В конце концов, и круторогие бараны на ярмарку не рвутся, их туда на веревочке ведут.

Скрябин между тем за работой и об удовольствиях не забывал.

Карточки на книги заводить да формуляры открывать — дело нехитрое, но утомительное. Посидишь за столом, глотая бумажную пыль и вдыхая свинцовые запахи типографских красок, и хочется отвлечься, хочется отдохнуть от трудов праведных. А где это лучше всего сделать?

В Еглани было единственное место, где человек мог отвлечься от одуряющей действительности, — бар «Гнедой аргамак». Скрябин и Денис Завгородний сидели в баре. И непросто сидели, штаны протирая, а с толком, как все другие посетители. Время от времени в бар входили славные бойцы повстанческой армии. Иные покидали его быстро, по-походному опрокинув стаканчик егланского самогона, который, как говорили, по крепости не уступал легендарной мексиканской текиле. Другие, напротив — задерживались и через некоторое время покидали бар в сопровождении товарищей, старавшихся расстегнуть сидельцу пуговицы гимнастерки, рассупонить ремень или каким-нибудь иным народным методом доставить известное облегчение. Боев за правое дело пока не предвиделось, и народ отдыхал как умел.

— А вы, Сан Саныч, и в самом деле отца моего знали? — спросил новоявленный библиотечный сторож.

— В самом деле, — кивнул головой Скрябин. — Он, правда, уже в возрасте был, но — кипяток! В старости молодость свою вспоминать начал.

— Его многие знали, — Завгородний умело разлил самогон по стаканам. — И в Японии его знали, и в Израиле, и в Америке… Даже в Москве!

— Он был такой! — Скрябин совсем уж собрался пуститься в воспоминание, но тут снаружи послышался звонкий хлопок, словно далекий великан ударил в ладоши, и в бар ворвался казачок в расхристанной гимнастерке, в галифе и резиновых галошах на босу ногу.

— Сидите! — вскричал он. — А там склады горят!

Слова эти заставили всех присутствующих высыпать наружу.

На северной околице Еглани и в самом деле что-то горело. А может, и не горело, по крайней мере, языков пламени видно не было, просто стоял белый густой дым, настолько густой и плотный, что его не мог рассеять легкий ветерок, гуляющий по крышам поселка.

— Это не склады с госзапасом, — вглядевшись, определил Скрябин. — Рядом, но не они!

Порыв ветра принес легкий сладковатый запах гниющих фруктов.

От него кружилась голова.

Скрябин все понял сразу, не зря он столько лет в различных азиатских переделках бывал.

— Фосген, — тревожно сказал он. — Вот подлюги, они ведь таким манером полгородка удушат!