Ветеран Армагеддона

Ан нет, жив курилка, и ушки его торчат над религиозными догматами.

Мухаммед сослужил плохую услугу человечеству, разделив триединого Бога на две половинки — христианского Бога и мусульманского Аллаха. А еще говорят, что три на два не делятся. Делятся, прекрасно делятся, а в остаток выпадает нечистая сила, которая тоже является своего рода божеством.

А тут еще Бездна с населившими ее демиургами. Было от чего закружиться голове заблудшей души!

Глава девятая

Как-то незаметно и райские праздники подкатили.

С утра забежал староста Сланский, вручил Лютикову отрез красной бязи и баночку с золотой краской, сухо и официально предупредил, что праздничный транспарант должен быть готов до утра следующего дня, а в помощь оставил список утвержденных наверху лозунгов.

Потом незаметно в комнату скользнул администратор. Лютиков глянул, а он уже ставит к столу позолоченную арфу, а на стол кладет белый хитон с золотистым орнаментом, поверх него золотистый же хайратник, а рядом водружает бутылку «Каспия».

— Коньяк-то зачем? — почему-то удивился Лютиков.

— Так митинг в десять, — печально сказал администратор. — Положено для тонуса и соответствующего настроения.

Лютиков с ним спорить не стал, он ведь еще помнил, как при жизни, когда он еще работал на Царицынском газотурбинном заводе, председатель профкома всегда в агитационную машину, идущую впереди колонны демонстрантов, ставил ящик водки. Таким образом, сразу два зайца убивалось — и массовость поддерживалась из числа тех, кто любил выпить на халяву, и настроение в колонне демонстрантов оставалось на высоте.

— Праздник завтра какой? — поинтересовался Лютиков.

Оказалось — святителя Алексея. Был когда-то такой. В тринадцать лет удостоился особого Божьего призвания. Рассказывали, он крыл сеткой птиц, когда услышал голос: «Зачем ты ловишь птичек, Лешенька? Тебе надлежит быть ловцом людей!» И — как отрезало у отрока. Принял он иночество в московском Богоявленском монастыре и принялся добросовестно отлавливать людей, для чего даже изучил греческий язык. После смерти митрополита Феогноста, который был из Греции, Алексей занял его место, воспитывал в мудрости малолетнего князя Дмитрия, ездил улаживать спорные вопросы в Орду, под пятой которой в то время находилась Русь. Однажды он ездил туда по вызову хана Чанибека, у которого ослепла жена. Святитель окропил ее святой водой, и Тайдула — так звали жену Чанибека — тут же прозрела. И много других чудес святитель совершил — хана Бердибека к порядку призвал, перед ракой митрополита Петра мановением руки свечку зажигал, из одних излеченных калик можно было бы запасной полк сформировать, только вот калики, к сожалению, служить не желали и сразу после исцеления разбегались по всей Руси.

Но в целом святитель Алексей был, конечно, человеком достойным и своего праздника заслужил.

Выслушав администратора, Владимир Алексеевич даже успокоился и принялся деятельно готовиться к демонстрации.

Больше всего заставляло волноваться то, что на демонстрации Лютиков должен был узреть Бога. На его памяти все торжественные даты советского народа были неразрывно связаны с появлением вождей на трибунах. Это была даже не привилегия вождей, это была их прямая обязанность. Взялся людьми руководить, значит, обязан им на глаза показываться, ручкой должен им помахать, чтобы все видели — нормального человека наверх выбрали, не инвалида какого-нибудь, не дебила, слюни распускающего, который двух слов связать не может!

Вечер Владимир Алексеевич просидел над бязью.

Рекомендованные лозунги казались ему слишком плоскими, а вдохновения не было. Даже выдержанный «Каспий» не помогал.

Лютиков перебирал варианты и не мог выбрать ничего подходящего. Уже устав от бесплодного творчества, он собрался спать, мудро надеясь на то, что, как обычно, утро окажется мудренее вечера, но тут что-то толкнулось в нем, и через полчаса транспарант был готов. Конечно, Лютиков понимал, что это далеко не шедевр, но ему хотелось выразить все своими словами.

Утро напоминало вавилонское столпотворение.

Лютиков и не подозревал, что в экспериментальной обители живет столько народу. Да и небеса выглядели необычно — в синеве его волнами проносились белоснежные ангелы, впереди каждой волны золотисто светились архангелы, и все были озабочены и серьезны, словно устремлялись в небольшую деревушку Армагеддон для исполнения своего священного долга.

— Бога сегодня увидим, — сказал Лютиков. — Никогда не видел, думал, что и не увижу уже… А вот — сподобилось!

— Ишь чего захотел, — неприязненно сказал Сланский. — Бога узреть. Архангелов тебе мало? Бог, брат, он, как солнце, только подразумевается. Он везде, понимаешь? Ты транспарант оформил?

— А как же! — с законной гордостью развернул бязь Лютиков.

Староста долго вчитывался в текст, шевелил губами и, казалось, искал в словах Лютиков скрытый подтекст. Разумеется, никакого подтекста он в лозунге не нашел, но не преминул уколоть поэта: