Ветеран Армагеддона

Итак, дороги…
В путь, мой милый странник!
И пусть тебе усталость не грозит,
И пыль дорог тебя не поразит
курящей бесконечностью обмана.
Как манят нас неведомые страны!
Что ж! На Земле наш путь
сплошной
транзит.
Нас ждут дороги. Что у них в конце?
Наивные, ненужные вопросы —
что ждет в смертельном тленье папиросу?
Что — уголек, который воду ощутит?
Но мы идем с восхода до заката,
мы — пилигримы, спящие в пыли,
для нас в затонах лилии цвели
и в переулках клеились плакаты.
Мы — переплеты фантастичных книг,
и в них порой написано такое,
что примиряет трусов и героев,
наивных и любителей интриг
Нас не пугает наш последний шаг,
застывший крик архангела в ушах…
Дороги, вы — артерии Вселенной,
все создано из смеси жизни с тленом,
и наша смерть —
по ним лишь первый шаг![31]

— Лютик, — тесно прижавшись к нему, спросила муза Нинель. — А если ты не станешь звездой?

— Пусть, — ответил Лютиков, расширенными глазами глядя на живущую своей непостижимой жизнью Бездну. — Пусть я не стану звездой, зато останусь человеком.

Они замолчали, доверчиво обнимая друг друга и вслушиваясь в движение повозки. Давайте, друзья, позавидуем Лютикову и его музе, пусть даже они и летят в черную и неизвестную бесконечность! Какие дети обязательно будут у поэта и влюбленной в него музы! Какие дети! Поэмы, а не дети! В наш век усреднения умов этому можно только позавидовать.

— Лютик, — строго спросила муза Нинель. — А что у тебя с этой рогатой дурочкой было? Было ведь, честно скажи?!

Лютиков промолчал, глядя на расстилающуюся звездами дорогу.

Черт побери! Вроде бы и скорость была не слишком большой, а уже мигнула и погасла Альфа Центавра, растаяли за пыльным облаком Сириус и Бетельгейзе, высветилась ярко звезда Пастернака, закрутила свои кольца галактика Маяковского, слегка закрываемая туманностью Кедрина, и только скрип колес, хрип лошадей, возгласы правящего ими цыгана да далекая песня неведомого, но хорошо знакомого и близкого Лютикову по духу демиурга свидетельствовали о том, что путешествие продолжается.

Этой самой песней мы и закончим наше повествование, в которое обе стороны вложили свое — автор попытался донести до всех желающих свои мысли и чувства, читатель, если он дошел в своем чтении до этих строк, показал себя терпеливым и внимательным. Поэтому они оба заслуживают того, чтобы еще раз услышать одного из тех гениев, что гораздо раньше, чем Лютиков, отправился в путешествие, но своим талантом заслужил прикосновения Вечности и бурного непокоя. Хочется, чтобы он был нашему герою примером и укором. Некоторые могли бы заметить, что достаточно было бы нескольких строк, по которым знаток узнает автора. Позвольте мне с этим не согласиться. Хорошие стихи, как отличное вино, — их хочется смаковать.

Так открываются, паря
Поверх плетней, где быть домам бы,
Внезапные, как вздох, моря.
Так будут начинаться ямбы.
Так ночи летние, ничком
Упасть в овсы с мольбой: исполнься,
Грозят заре своим зрачком,
Так затевают ссоры с солнцем.
Так начинают жить стихом.

Царицын,

декабрь 2000 — апрель 2001

Ветеран Армагеддона Повесть

Глава первая

Иванов встал рано и долго не мог найти себе места. Причина тому была объективной — боль снова проснулась и принялась медленно жевать правую ногу. Делала она это неспешно, как беззубая старуха, обгрызающая вываренную куриную косточку. Некоторое время Александр лежал, пытаясь найти для ноги нужное положение, надеялся, что она пригреется и боль затихнет, но через полчаса понял, что надежда была напрасной. Боль поползла от исполосованного шрамами колена по бедру, укусила его за пах и свернулась холодным змеиным кольцом в нижней части живота, еще безопасная, но уже готовая в любой момент ужалить тело больнее, чем прежде.

Александр полежал, глядя в потолок. Было уже довольно светло. Помучившись в постели, Александр сел. На часах было около шести утра, и ложиться не стоило. Да и больная нога все равно уснуть не давала. Если она начинала болеть, то делала это основательно и сильно. Так сказать, память о прошлом, прах бы его побрал!