Ветеран Цезаря

— И уехали. — Он снова уселся. — Раб одного знатного человека, тоже хлопотавшего о Цезаре, привёз нам из Рима письмо. Что в нём было, не знаю, а мне раб говорил, что слышал собственными ушами, как Сулла сказал его господину и другим заступникам Гая: «Радуйтесь — дарю вам жизнь вашего Цезаря. Только помните: придёт время, узнаете, за кого просили. В этом мальчишке в одном — десять Мариев». Когда я передал это Гаю, он сказал: «Аксий (это моё имя — Аксий), я думаю, что в войсках Минуция Ферма нам будет спокойнее. Плывём в Азию. Вот тебе деньги, нанимай корабль. Но будь экономен: здесь всё, что мне прислали. Как пишут из Рима, Сулла конфисковал отцовское наследство и приданое Корнелии». Так мы и уехали из Италии, ни с кем не попрощавшись. Ферм принял Цезаря радушно. Ферм очень почитает Гая: даже послал с важным поручением к царю Вифинии… Мы там всего добились, да вот вы тут нас задерживаете! — Бросив недовольный взгляд на меня, он поднялся и решительно направился к палатке Цезаря.

— Если б я тут был главным… — начал я и вдруг заметил корзинку с немытой посудой! В ужасе схватив её, я помчался на кухню: вот позор был бы, если бы грязный пират дал затрещину всаднику, да ещё в присутствии Цезаря!

Глава шестая

Наверно, мне снился в эту ночь Цезарь, потому что я сразу, как только проснулся, подумал: «Надо Гаю поскорее приготовить завтрак». Впервые со смерти отца я радостно вскочил с постели… вернее, с подстилки на полу, заменявшей мне ложе. Я уж хотел было взяться за работу, но вдруг заметил свои грязные руки и вспомнил, что не касался воды с тех пор, как позавчера, после военных занятий, Гана бросил меня в море. Вот было бы неприятно, если бы Цезарь посмотрел на меня с такой же брезгливой гримасой, как на Аниката!.. Я помчался на палубу умываться.

Солнце ещё не встало, а Цезарь уже сидел за вынесенным из палатки столиком и что-то писал. Небо, море, воздух — всё застыло в предутренней тишине. Корабль медленно двигался у самого берега в полосе синей тени. Я узнал скалы Карии. На берегу Внутреннего моря[27] Кария и Киликия считались самыми надёжными убежищами пиратов. Аникат рассказывал, что в густых лесах Киликии были выстроены крепости, где жили их семьи. Я там ни разу не бывал. А в маленьких природных бухточках этих провинций[28] мы часто укрывались от непогоды или нежелательных встреч с военными кораблями.

После духоты нашей каморки-кухни я с удовольствием вдохнул утреннюю свежесть моря. Парус был убран. Двадцать четыре весла то лениво взмывали над бортами, то с лёгким шелестом загребали воду. Кроме этого шелеста да стука палочки гортатора[29], по которому поднимали и опускали вёсла гребцы под палубой, не было слышно ни единого звука.

Я отвязал ведро, висевшее на борту, и, так как взмахи вёсел мешали опустить его в воду, отправился на корму.

— Ш-ш-ш… — зашипел на меня кормчий, указывая глазами на Цезаря, — велел не шуметь…

Вот как покорил Гай разнузданных киликийцев! Я почувствовал, что и на меня падает луч его могущества: ведь я вчера запросто с ним беседовал! И, клянусь, на всём корабле, наверно, только мы двое знаем имена великих писателей и философов!.. Эти высокомерные мысли, видно, отразились на моём лице — кормчий вдруг разозлился и с вывертом ущипнул меня за ногу в ту минуту, когда я наклонился, чтобы зачерпнуть воды. От неожиданности я вскрикнул, чуть не уронил ведро и изо всех сил лягнул кормчего (от испуга я всегда дрался, а тут ещё был уверен, что Цезарь не даст меня в обиду!)

— Что случилось, Луций? — спросил он через весь корабль.

Кормчий испуганно втянул голову в плечи.

— Хочу помыться, чтобы готовить тебе завтрак, а меня… — я угрожающе помедлил, наслаждаясь жалким видом пирата, и спокойно закончил, — испугала акула. Чуть не утащила ведро!

Отойдя от кормчего подальше, я старательно вымыл руки, лицо, голову и даже уши, чтобы можно было поворачиваться к Цезарю боком.

Когда из-за Карийских гор выглянуло солнце, всё вокруг заблестело, и я, вероятно, тоже.

Так начался для меня первый из тридцати восьми дней, которые Гай Юлий Цезарь провёл среди пиратов. Я запомнил его час за часом. Остальные слились в памяти в один счастливый день, самый счастливый во всей моей жизни.

Пока я готовил внизу завтрак, корабль вошёл в одну из «наших» бухточек: послышался скрип воротов, с которых разматывали якорные канаты, потом бухнули в воду тяжёлые камни якорей, и движение прекратилось. Выйдя наверх с завтраком для Цезаря, я от изумления чуть не вывернул на пол всё, что приготовил: на палубе и в мелководье вокруг корабля копошилось десятка полтора измождённых людей. Это были наши пленники, раньше запертые внизу. Я не подозревал, что они так истощены. Я просто не думал об этом, даже когда относил им объедки, которые, по приказанию Булла, сваливал в открытый люк.