Ветеран Цезаря

Чтобы они не вздумали убежать или утопиться, разбойники, вооружённые копьями и луками, следили за ними с берега и с борта корабля. Цезарь руководил операцией купания и был так увлечён, что только отмахнулся от меня, когда я предложил ему позавтракать. А я-то старался!

— Неужели ты будешь продавать их в этом грязном тряпье? — Гай ткнул ногой кучу платья, валявшегося на палубе. — Я бы ни за что не купил раба в лохмотьях, набитых вшами. Эй! — обратился он к одному из пиратов. — Притащи-ка что-нибудь из одежды, особенно женской. У вас там, наверно, груды награбленного тряпья.

Я с интересом ждал, что ответит пират, но тот молча покосился на Булла, стоявшего рядом с Цезарем. Булл пожал плечами и кивнул: ладно, мол, исполним и эту фантазию. Пират ушёл вниз. А Булл, обращаясь к Цезарю, сказал:

— Я не хотел вступать с тобою в спор, но мы же всё равно их оптом продадим перекупщикам. Пускай те их украшают и откармливают. Они-то ими в розницу будут торговать.

— Вы их всё равно продадите перекупщикам? — прищурился Цезарь. — А вот я тебя всё равно отдам в руки палача, а, как видишь, разговариваю с тобой, словно ты не будешь трупом через несколько дней.

Булл хлопнул его по плечу:

— Благодари богов, что попал к людям, которые ценят смелую шутку. Будь на моём месте другой человек, тебе не поздоровилось бы. А я тебе всё прощаю: мне нравится твоё бесстрашие.

— И обещанные денарии, — вставил Цезарь.

— Конечно, — согласился Булл. — И может быть, мы действительно получим больше за откормленных и чистых людей… Но обрати внимание на своего повара: он скоро заплачет.

— Кушанья остывают, — жалобно сказал я.

— Ну приготовь там всё, — кивнул Цезарь. — Я сейчас. — Через минуту он вошёл в палатку и, опускаясь на кровать, заменявшую обеденное ложе, сказал: — Кажется, убедил твоего начальника… Жестокость вообще бессмысленна, а тут она ещё и беззаконна: большинство этих людей свободнорождённые и взяты в плен не по праву войны, а украдены с дорог и пастбищ своей родины… Иди, постарайся получше накормить этих несчастных. Прислуживать мне будет Аксий.

На палубу поднялись двое рабов и пират, нагружённые ворохом одежды. Клянусь, ни на одном пиратском корабле ни до, ни после этого не было ничего подобного. Сами пленники были потрясены, когда их одели во всё чистое и дали им поесть, как людям, а не как псам.

* * *

Булл решил переменить личину нашей миопароны, придав ей вид рыбачьего судна. Правда, корпус наш — узкий и стройный, предназначенный для быстрого бега, — не очень походил на приземистую, широкую, более устойчивую, чем быструю, торговую миопарону, но Булл надеялся обмануть бдительность военных кораблей с помощью других средств.

Прежде всего пурпурный парус заменили обычным белым, сняли позолоченную мачту, спрятали под палубу абордажные мостки. На корме вместо флага с изображением Горгоны Медузы[30] вывесили другой — с искусно вышитой нереидой[31]. Корпус корабля покрыли серебристо-серой краской: это скрадывало его стройность, делало его очертания расплывчатыми, особенно в яркие солнечные дни. На палубе навалили рыболовные сети, багры и укрепили широкие чаны, в которых рыбаки держат иногда живую рыбу. Так пираты подготовились к безопасному плаванию в ожидании выкупа. Теперь при встрече с военным судном мы могли сойти за мирных торговцев рыбой.

Пока продолжались эти работы (да и после!), жизнь на пиратском корабле шла совершенно необычно: пленные ежедневно купались и вдоволь ели; Цезарь, поднимаясь с зарёй, читал и писал, а на палубе в это время воцарялась тишина; после занятий он состязался с пиратами в борьбе, метании копья, поднимании тяжестей и плавании. Военные учения, прежде бывшие пыткой, стали для меня удовольствием. А когда Цезарь снисходил до борьбы со мною, я испытывал настоящее блаженство. Иногда он читал нам свои стихи и речи и, если пираты ими не восторгались, он называл их дикарями, невеждами и грозил повесить. Этим «шуткам» рукоплескали, как проявлению необыкновенной смелости, а я дрожал, что, в конце концов, всё это может надоесть разбойникам и они выбросят патриция за борт или продадут в рабство. Разозлившись, они и трёхсот тысяч денариев не пожалели бы! А он писал такие прекрасные стихи и речи!.. Я восхищался их звучностью и точностью языка и даже осмелился спросить однажды, как он этого достигает.

— Избегаю необщеупотребительных слов, как кормчий подводных камней, — объяснил он, — и потом, скуплюсь на эпитеты. — Он поднял палец и оглядел присутствующих. — Из всех вас одного Луция оставлю я в живых за тонкость вкуса и любовь к литературе.

— Хо-хо-хо!.. — загрохотали разбойники.