Ветка Палестины

На профсоюзное собрание, которое должно было разоблачить отравителя, научные сотрудники, за редким исключением, не явились. Но конференц-зал был полон, хотя первые ряды стульев почему-то не занимали.

Переговаривались, вязали, ели принесенные из дому завтраки лаборантки, уборщицы, препараторши, завхоз, слесарь-водопроводчик, плотник, вахтер.

- Ничего. Народ пришел,- с удовлетворением отметил, оглядев зал, начальник отдела кадров.

Жена начальника отдела кадров гневно разоблачила отравителя. Оказывается, он дал заведомо неправильное заключение о составе воздуха в подмосковной шахте. Исказил количество кислорода в воздухе и тем травил шахтеров.

Когда в это почти поверили (а как не поверить, когда жена кадровика зачитывала официальные документы! ) и участь Арона Михайловича была решена, слова попросила пожилая лаборантка и сказала, что она не может взять греха на душу. Пробу воздуха она брала не в шахте. А в больничном парке. "Так эта просила..." - и лаборантка показала рукой на оторопелую докладчицу.

И тут как плотину прорвало.

- Уйди! -закричал на докладчицу старик вахтер, надежда кадровика.- Не Арона Михайловича надо гнать, а тебя. Ты только гавкаешь, а он работает.

Девчонка-препараторша кинулась к трибуне, рассказала, как Арон Михайлович помогал лаборанткам готовиться за девятый класс. Без денег.

- Настька ревмя ревела, ничего не понимала. А Арон Михайлович вечерами с нами сидел, как мобилизованный.

Другая напомнила, что он на заем подписался больше всех, чтоб по лаборатории процент был. И чтоб из уборщиц и препараторш последнюю копейку не выжимали...

Тут поднялся в заднем ряду слесарь-водопроводчик, отталкивая мешавших ему говорить и словно но видя отчаянных жестов кадровика, отрубил:

-Я до войны работал в еврейском колхозе. В харьковской области. Какие там люди были!..

Это был скандал. Позеленевший от испуга представитель райкома партии кинулся к дверям. За ним -- кадровик...

..Прав, бесконечно прав мудрый Гена Файбусович! Народу чужда ложь. И отвратительна. Народ может не видеть лжи - доверчивый, обманутый печатью. Но стоит лишь только просочиться правде!..

То-то ее на кострах жгут. Со дня сотворения мира...

... В один из мартовских дней в больничную палату вбежала молоденькая сестра, закричала: - Включите радио! Сталин умер!.. Она никак не могла попасть в розетку. Палату заполнили мятущиеся звуки шопеновской сонаты.

Умиравшая соседка Полины встрепенулась, села на кровати, сложив руки молитвенно.

И вдруг прозвучал болезненный вскрик, словно человека ударили. Влажные глаза Полины блуждали. Ее сероватое, измятое болезнью лицо исказилось страданием.

- Что же теперь будет?! Что теперь со всеми нами будет?!

Полина заплакала, размазывая слезы по щекам, как ребенок. В округленных глазах ее застыл ужас: что теперь будет? Его нет, и теперь некому будет сдерживать газетную погань, пьянчуг, кремлевских сановников-уголовников. Теперь они разойдутся...

Как-то под вечер в палату вкатилась маленькая толстенькая Женя Козлова, доктор-колобок, с которой мы подружились. Когда Женя делала операцию, ей подставляли скамейку, иначе она не дотягивалась.

- Позвони Грише, чтоб не выходил на улицу! -крикнула она Полине, не заметив меня. Полина вздрогнула. - Уже началось?

Погром?..

- Ходынка! - воскликнула задыхавшаяся от волнения Женя. -- Все кинулись к Дому союзов. . . Там, где я тебя принимала, все завалено трупами. . . Везут и везут...

Минул день, другой, и Полина, выскочив в халатике на лестницу, говорила мне об Александрове с изумлением: -- Железный человек! В день похорон Сталина не отменил операции. Как мог оперировать? В такой день? У него же все инструменты должны валиться из рук...

Не валились из рук Александрова инструменты. Оперировал. С утра и до вечера. Пришел черед и Полины.

"Заутра казнь,- написала она мне.-- Или спасенье!!

Утром в палату, как всегда, принесли газеты. В них была напечатана выдержка из речи Дуайта Эйзенхауэра: "...кончилась диктатура Сталина..."

- Они, наверное, не в своем уме,-- сказала Полина сестре, продававшей газеты.- До чего доводит слепая ненависть.

Александров, который вошел незамеченным вслед за сестрой, выхватил у Полины газету и закричал:

-Пора уже о другом думать! О другом!. .На стол ее!..

Меня пустили только на следующий день. Постоять у приоткрытой двери, за которой лежала после операции Полина.

За дверью слышался немыслимо строгий голос Жени Козловой. Голос звучал непререкаемо:

- Температура всего 39,2, а она, видите ли, позволяет плохо себя чувствовать. Позор!

Старушка няня, которой я передал банку с морсом, пробурчала незлобиво:

- Двадцать пять лет работаю в послеоперационной палате, и каждый день стонут. Когда люди перестанут стонать?..

Из палаты выкатилась Женя, сообщила тоном своего учителя:

- От наркоза проснулась поздно. Спокойствие! Михаил Сергеевич звонил всю ночь. Каждые два часа. На завтра - куриный бульон. До свидания!..

Я обежал три или четыре рынка Москвы. Курицы гуляли где-то в стороне.

Наконец на Центральном рынке услышал вдруг гневный голос:

- Если б она золотые яички несла, тогда бы ей такая цена...