Ветка Палестины

Они были заложены цветными закладками на тех страницах, к которым Полина потянулась, когда антисемитский разлив заплескался у самых ног.

Так, ослабев, она принимала женьшень. Корень жизни.

Полина, откинувшись на стуле, достала из-за высокой подушки один из томиков, проложенных закладками, и стала читать звонко и предельно отчетливо, так, чтоб каждое слово, как говорят в театрах, отскакивало от зубов. Она цитировала, почти не заглядывая в книгу, по памяти:

- "У нас много острили по поводу того, что "Русское знамя" вело себя очень часто, как "Прусское знамя". Шовинизм остается шовинизмом, какой бы национальной марки он ни был..." Понятно? -- спросила Полина, подняв глаза.

-- Н-нет! - честно признался участковый. И вглядевшись в обложку: Владимир Ильич?.. Это какой том?.. Мы этот том еще не проходили.

Полина, помедлив, взяла другой том с закладкой. Этого уж нельзя было не понять:

"Ненависть царизма направилась в особенности против евреев... Царизм умел отлично использовать гнуснейшие предрассудки самых невежественных слоев населения против евреев, чтобы организовать погромы, если не руководить ими непосредственно..."

Полина, не глядя, раскрыла следующий:

"...И школа, и печать, и парламентская трибуна -- все, все испольбзуется для того, чтобы посеять темную, дикую, злобную. ненависть..."

Полина говорила все медленнее, словно участковый собирался конспектировать. Я начал испытывать к участковому почти сострадание. Он шаркал хромовыми сапогами с приспущенными гармошкой голенищами, утирал платком, зажав его в кулаке, побагровевшее лицо.

Он был готов ко всему, только не к этому: долгие годы цитаты из Ленина были для него, как и для нас, почти государственным гимном, который слушают стоя.

Полина подняла на него глаза и, добрая душа, решила вознаградить его за испытание. Спросила, как гостя:

- Хотите чаю? С вишневым вареньем. У нас вишня без косточек.

- Нет - нет! Он мотнул взмокшей головой.

Тогда -- что поделать! -- Полина углубилась в тему: самые простые истины уже были исчерпаны...

Участковый пропал так же внезапно, как и появился. Услышав шорох закрываемой двери, Полина подняла глаза - его уже не было.

Мы не спали до утра. Краснощекий участковый с его ошалелыми глазами деревенского парня вызвал мучительные раздумья о том, что прививка "штампа шовинизма" подобна гитлеровским прививкам страшных болезней в лагерях уничтожения. Многие останутся здоровыми?.. Мы вспоминали Любку Мухину, "Эвильнену Украину" и понимали, что многое, чем гордились, летит сейчас под откос,

К юбилею.

Грохот колес близился. Бумажный хор достиг апогея. Вынос главной хоругви начался.

По свежему снежку прибыл в Москву председатель Мао Цзэдун. Газеты поместили снимок: рядом, плечо к плечу, Сталин и Мао в скромных полувоенных гимнастерках. Сама история земли.

У тех, кто выжил, остались от памятных дней словно бы багровые рубцы на теле, струпья на опаленном сердце.

Но, как они ни болят, эти рубцы, я вряд ли бы стал оглядываться на огонь юбилейных аутодафе; пожалуй, отвернулся бы от сорок девятого, как мы отворачиваемся от стыдных дней, если б он не был, говоря высоким языком космонавтики, историческим годом идейной стыковки двух великих кормчих.

-- 700 миллионов солдат Сталина,-- сказал Мао с юбилейным бокалом в руке,- готовы выполнить его приказ...

А теперь эти 700 миллионов "солдат Сталина" готовы ринуться на Россию...

Мог ли предвидеть это наш "великий и мудрый"?

... Мао покинул холодную декабрьскую Москву с сердцем, полным сыновней любви к вождю и учителю.

Так он говорил.

Он покинул Москву, когда хоругвь была поднята так высоко, как никогда раньше,- в синее небо на аэростате, отливая там, под огнем боевых прожекторов, багровым и голубым.

А шум типографских машин и шелест юбилейно-газетного многостраничья звучали как бы малиновым колокольным звоном.

... Кто из нас думал тогда, во время торжественного выноса главной хоругви, что набухший живой кровью, кичливый великорусский, с грузинским акцентом, шовинизм (а никто так не пересаливает, по свидетельству Владимира Ильича, по части истинно русского настроения, как обрусевшие инородцы), что этот оголтелый помпезный сталинский шовинизм может вернуться из далекой и отсталой крестьянской страны бумерангом? Что он станет, возможно, катализатором бурных и страшных процессов? Страшных и для России... Кто думал тогда об этом?!

Кому могло прийти в голову, что праведный гнев Ильича против российских мракобесов не помешает ему самому стать предтечей сталинского мракобесия, что сегодняшними погромами мы обязаны и ему? Подобные мысли могли явиться нашему обманутому поколению разве что в кошмарном сне.

Жизнь еще заставит нас вернуться к этому мучительному парадоксу XX века наяву. Но... всему свой час.

"Евреев бьют", "Им хода нет", "Они не в почете"... "Инвалиды пятого пункта",-- острили порой студенты отделения русской литературы. Не зло острили, даже сочувственно.