Ветхий Завет и его мир

Почему от Могучего не сокрыты сроки,
а знающие его не видят его дней?
Межи передвигают,
стадо захватывают и пасут,
осла сирот уводят,
берут в залог быка вдовы,
сталкивают бедняков с дороги.
Вместе прячутся страдальцы земные;
вот, как онагры в пустыне,
они выходят на свое дело, ища мертвечину.
Степь дает ему пищу для детей.
На поле не своем они жнут,
и в винограднике злодея подбирают.
Голыми ночуют, без одежды,
и нет покрова на холоде,
от дождя горного мокнут
и, не имея прибежища, жмутся к скале.
Отнимают от сосцов сироту
и на бедняка наводят гибель.
Голыми ходят, без одежды,
и, голодные, носят снопы.
Среди насаждений винограда проводят полдень,
точила топчут и жаждут.
Из города люди вопиют,
и душа погибающих зовет о помощи,
а бог не ставит препоны.

Как видим, Иов вступает в полемику с идеями пророков. У пророков царящее в мире зло представлено как следствие того, что люди отступили от божественных законов, вызвав на себя гнев божества. У Иова бог сам является виновником бедствий, постигающих людей. Именно к нему обращены упреки праведного страдальца.

Друзья Иова — Елифаз, Вилдад и Софар — пытаются утешить его и переубедить: бог никого не наказывает без вины, и поэтому, раз Иов терпит бедствия, значит, какая-то вина за ним все же есть. Их речи не убеждают Иова: слишком расходятся они с жизненной правдой, слишком «идеальны». Таким образом, широко распространенные, можно сказать, официальные концепции о воздаянии отвергаются. И только речь Елиуя сына Варахиилова производит несколько более сильное впечатление. Оказывается, грех Иова в том, что он осмеливается утверждать перед богом свою чистоту и правоту; это — образец греховного высокомерия (Иов. 33:8—11). Между тем бог гораздо выше человека, он далек от неправды, и человеку следует лишь покорно исполнять его предначертания. Вообще же люди не в силах постичь бога (Иов. 37:23). Окончательное решение выносится устами Яхве, который «из вихря» подробно говорит о своем величии и могуществе и о ничтожестве человека. Иов признает свое поражение: «Я говорил и не понимал» (Иов. 42:3). Но и бог признает, что Иов во многом прав, отвергая дешевые речи Вилдада, Елифаза и Софара. Он делает Иова богаче прежнего; остаток своих дней Иов доживает спокойно и благополучно.

Итак, непознаваемость божества, слепая покорность его воле — таков исход бунта Иова, превратившегося поистине в бунт на коленях. Ответа на «проклятые» вопросы автор так и не дал: нельзя же, в самом деле, считать ответом формулу: «Ты ничего не понимаешь, поэтому замолкни». Между тем от образа благого бога, устроителя добра и зиждителя правды, ничего не остается. Бог ставит на человеке жесточайщий эксперимент, он поддерживает в мире зло — и все это во имя каких-то высших целей? А страданиями людскими, значит, можно пренебречь? Автор уходит от этих вопросов на проторенную колею, проложенную многочисленными, очень популярными древневосточными сочинениями о невинном страдальце. Но вопросы остаются.

Книга Иова не содержит материалов, которые позволили бы ее точно датировать. Традиция, приписывающая ее Моисею (Бава Батра, 15а), представляет собой, несомненно, благочестивую фантазию. Действие здесь происходит в стране Уц (окрестности Южной Палестины), где жили племена сафских арабов, но это не более чем литературный прием. Автор, очевидно, отталкивался от древних преданий о праведнике Иове (ср. Иез. 14:14 и 20)—также, по-видимому, дань литературной условности. Язык книги испытал заметное влияние арамейского, что позволяет отнести ее к послепленному периоду. В книге Иисуса сына Сираха (49:9) (не вошедшей в канон), составленной около 200 г. до н. э., упоминается «пророк» Иов. Это дает определенный ориентир: книга Иова возникла во всяком случае до этой даты.