Вьетнамский иммельман

На стол все документы и награды,

И с этого мгновенья ты — никто.

Разведка — что слепой полёт над адом,

Сначала — мы, вьетконговцы — потом.

И лезвие огня сверкало ярко,

Предутреннюю вспарывая мглу,

Когда на форсаже взлетала «спарка»,

Похожая на тонкую иглу…

Теперь певца слушали уже все. Умолкли даже тетки в дальнем конце вагона. Старик бросил взгляд в окно — и обомлел, явственно увидев темно-зеленый самолет, одиноко стоящий на асфальтированной площадке в сотне метров от железной дороги. Нелепо и несуразно смотрелась боевая машина среди облезлых гаражей и сараев. Поезд вдруг тронулся с места и понесся прочь, набирая скорость. Самолет мелькнул и пропал за строениями, — но старик сразу узнал его. Машина времен его лейтенантской юности. «Балалайка»…

— Откуда ты взялся тут, друг? — едва слышно пробормотал он, тщетно ожидая — не появится ли самолет снова в просветах между постройками.

А певец продолжал:

Тот профиль самолёта в белых звёздах

Наверно, мне не позабыть уже…

И тень ракеты класса «воздух-воздух»,

И перегрузки в диком вираже…

Моей машины бренные останки

Неслись к земле чадящей головнёй,

А в вышине два белозубых янки

Беззлобно хохотали надо мной.

Стучали колеса. Поезд удалялся от Мытищ, и с каждой секундой старик все больше убеждался, что самолет ему не привиделся.

Мне повезло, — меня на третьи сутки,

Почти что как в кино, отбил десант.

Потом хирург, большой любитель шутки

Спросил, — ну как, мол, там, на небесах?

Я лишь мычал, наркозом оглушённый,

Но с той поры, хоть столько лет прошло,

Мне снится запах операционной

В сопровожденьи непечатных слов.

Да я-то ладно, мне господь отмерил

За тех парней, что к звёздам вознеслись,

Обидно вот, что те, кому я верил

От нас так суетливо отреклись…

Но навсегда со мной, как запах хлеба,

Тот сон, в котором, всем смертям назло,

Мой самолёт в тропическое небо

Вонзается серебряной стрелой…

И, чуть помедлив, певец закончил:

Си-и-иние

Небеса над Росси-и-ею,

Облака в белом инее

И закаты в росе-е-е!

Горько-о-о нам:

В царстве неба жестоко-ого

Тридцать пять было соколов,

Уцелело лишь семь…[4]

Утих последний аккорд, и мужик, сняв замызганную кепку, пошел по проходу между сидений.

— С-сукин сын! — с восхищением пробормотал старик, торопливо нашаривая в карманах мелочь. Две или три разнокалиберных монетки там все-таки нашлось. Отыскалось несколько монет и у парней.

— Ты откуда эту песню знаешь? — поинтересовался старик, когда певец подошел к ним.

— Напели как-то, — пожал плечами парень. — А я запомнил…

— Хорошая песня… — сказал старик, опуская рубли в кепку. — Спасибо, сынок.

— Не за что, отец. С наступающим! — певец пошел дальше. Звякали монеты, шелестели мелкие купюры, которые ему щедро накидали в кепку остальные пассажиры.

— Простите… вы летчик? — спросил парень в очках. — Летали во Вьетнаме?

— Да, летал, — кивнул старик. — Я был инструктором. Вьетнамцев на МиГ-21 учил летать.

— А с «Фантомами» встречались? — спросил второй.

— Было пару раз. Но случайно. Тренируешь, к примеру, курсанта, отрабатываешь атаку воздушных целей ракетами. Взлетаешь, значит, с ним на «спарке», две ракеты у тебя есть. А тут на тебе, «Фантом»-разведчик идет мимо аэродрома. Ну, и пускаешь… а там уже как получится.

— А сбивать удавалось? — уточнил парень в очках.

— Один раз видели, как он потом упал. Этого вот засчитали. А другой раз американец ушел.

— Здорово! — парни переглянулись. Потом тот, что был в черной куртке, спросил:

— А награды у вас есть за эту войну?

— Есть. Орден потом дали, — ответил старик. — А вы сами, я гляжу, в авиации понимаете. На кого учитесь?

— Я на авиатехника, — сказал парень, — а он — на психолога.

— Понятно, — усмехнулся старик. — А я думал, вы оба — авиаторы.

— Да не, — поправил очки второй. — Я скорее любитель. Просто нравятся самолеты.