Вето на любовь

Убрать все, вымыть. Навести привычный, былой порядок. Что в доме, что в душе. И снова притворство, и снова черствость. И снова попытки терпеть и жить, как живется.

Приготовить поесть. А там уже и вечер — пора малого из детсада забирать.

* * *

— Мам, а папа сеодня плиедет? — вперил в меня свой пытливый, молящий взгляд сынишка.

— Не знаю, зай. Не знаю… — растеряно, тихим шепотом. — Одевай шапку — и пошли. Я тебе блинчиков нажарила. Сейчас супик, картошечку с рыбкой. А затем, как ты и хотел — блинчики со сгущенкой. Только папе — т-тс. Сам знаешь, как он реагирует, когда я балую тебя сладким.

— Ага, — счастливая улыбка до ушей. — Со сусенкой и валеньем!

Рассмеялась невольно:

— Вот хватка! Вот наглость! Весь… в батю… — скривилась от боли.

Шумный выдох — и прокашляться.

— Ладно, пошли… А то, может, он уже дома, а мы тут всё философствуем.

* * *

Дома. Лёня дома. На кухне — свет.

Поспешно открыть дверь подъезда — да в лифт.

К двери — и затарахтеть ключами, отрывая замок.

Едва только за порог, как тотчас подлетел ошалевший Серебров. Да настолько резвые, точные, стремительные движения, что я даже растерялась от происходящего.

За шкирку Малого — и потащил силой, поволок куда-то по коридору. В ужасе бросаюсь за ними.

— Ты чего?! Ты что делаешь?! — отчаянно воплю.

Зашвырнул в детскую, что какую-то вещь — и тотчас захлопнул дверь. Слышу детский плач, зов. Кинулась. Хотела, было, протиснуться, броситься к малышу, как в момент преградил путь — не дает Леонид.

— Не смей, с*ка! — исступленно, отчего вмиг все заледенело у меня внутри.

Рывок — в туалет и достал оттуда швабру. Округлились мои очи. Волосы встали дыбом.

Подпер дверь, чтобы Федька не смог выбраться.

Влет ко мне. Пошел медведем — в ужасе пячусь. Руки уже дрожат, ноги подкашиваются.

— Ну, мр*зь! Шал*ва ты еб*чая! Рассказывай! Как ты тут, и с кем без меня тр*халась! И сколько вообще… их было?! Тех, о которых я еще не знаю!

Тотчас ухватил за шею и сжал, сдавил до дикой боли. Согнул меня вдвое — рывок и содрал с меня шапку. За волосы — и потащил в спальню. Швырнул на кровать — налетела на раму. Ударилась со всей дури. Взвыла от боли.

— Ну?! Чего молчишь?! Слова глотнула, или что?! Рассказывай, что за ч**н здесь вчера был?! С какого х** он здесь ночевал?! — кинулся ко мне.

— Мне страшно было! — еще громче заголосила я от очередного рывка, удара, надругательства надо мной.

— Ах, страшно?! Страшно ей, с*ка, было! — язвительно запричитал. — И где он, где тебя успокаивал?! Убаюкивал?! Где?!

Попытки содрать с меня куртку, забраться под платье и стащить колготы, белье.

— Не надо, молю!

— Мама! Папа, мама! — слышу, как отчаянным визгом вторит мне сын, колотя со всей дури в дверь.

— Не было ничего! Леня, не было! Он просто друг!

— Ах, друг! Так и я тебя… по-дружески! Признавайся! Куда он тебя д*лбил?! Ну, с*ка?! Давай! — чувствую уже его всего своей плотью.

— Не надо, молю! Не было ничего! Лёнечка! Не надо!

— Ах, Лёнечка? Ну, хоть раз в жизни я для тебя стал «Лёнечкой»! Пот*скуха ты еб**чая!

А в голове набатом только одна мысль: лишь бы не забеременела. От него. Лишь бы не залетела.

Давлюсь слезами, вою. И стыдно, страшно, что все это слышит малыш. Что его идеал так жутко, низко пал, явив настоящего себя. Свою гнилую, мерзкую суть.

— Не надо, прошу…

Но это Серебров. И ему никогда не было важно мое мнение, слово. Просьбы. Чувства. Я — вещь, тряпка. «Вложение».

А то и вовсе — сплошное разочарование.

Сдавил, навалился на меня, делая свое грязное дело, да так… что только писк и мог вырываться из меня с тихим нытьем, невольно вторя плачу ребенка, что где-то там, в детской, в живом аду.

Звонок. А затем и вовсе кто-то заколотил в дверь, сбивая с настроения Тирана.

Попытки игнорировать, сопротивляться, творить и дальше свой больной разгул, да сдался.

Отстранился от меня, неспешно слез. Заправляя брюки, тотчас подался в коридор, решительно желая разорвать ублюдка.

— Да, б***ь?! — разъяренное.

— Ты чего? — удивленно, сдержано в ответ, мужское.

— А, ты, Матросов?

— А что, другого кого-то ждал? Что у вас там?

— Да ничего! — взбешенное. — Мультики смотрят. Чего приперся?

— Ну, там эти приехали. Как ты и хотел. Мажа со своими людьми. В баню зовут. Поедешь? Там как раз твоя будет.

— Моя? — растеряно.

— Ну эта… Вишня и протеже.

— Моя дома сидит! — гневно, с пренебрежением. Жуткая, убийственная тишина — мгновения рассуждений. И сдался: — Ладно, поехали.

* * *

Помыться, привести себя в порядок (хоть как-то скрыть следы ран, побоев). Переодеться — снять разодранную одежду — и к ребенку. Что уже и сам стих. Уснул. Скрутился клубочком у тумбы — и заснул, изнеможенный. Мокрый весь.

Закрыть дверь в комнату на замок не посмела — лишь бы только не гневить Сереброва еще больше, а то еще точно убьет…

Кротостью и признанием вины — только так, да, только так можно вымолить мне прощение? Возможность, чтоб меня услышал? Поверил?

Аккуратно перенесла малыша на кровать. Укрыла одеяльцем — легла рядом. Прижалась к нему — и замерла, боясь лишний раз сделать вдох.

Давясь слезами, сходила с ума.

Я не знаю, что мне делать. И как на самом деле поступить.