Веточка из каменного сада

В его палате было прибрано, повешены чистые шторы: никаких следов вчерашнего буйства стихии. Неожиданным был только запах, царящий здесь, непривычный и в то же время знакомый, слишком резкий для того, чтобы казаться приятным, он все же радовал, рождая ощущение свежести. Может быть, после вчерашней грозы воздух насыщен озоном?

Мальчик был такой же, как всегда, — чуть бледнее, чуть более возбудим, чем другие подростки его возраста. Он улыбнулся мне, своей тихой, как бы затаенной в уголках губ, улыбкой.

Я посмотрел его, сказал полагающиеся в таких случаях слова, к которым он давно уже не прислушивался. С тумбочки у его кровати что-то скатилось мне в ладонь: хрупкие, на ощупь, крупинки; я машинально растер одну между пальцев, и запах ударил так сильно, что я узнал его.

— Полынь? — спросил я, смахивая с белизны пластика крохотные шарики — скромнейшие из цветов мира.

— Она, — кивнул Мальчик, — был букет, да сестра убрала. Говорит: нельзя, осыпается, мусорит.

Так вот что прятала Гошева, обходя меня, — приятно было разрешить и эту пустяковую загадку.

— Откуда? — благодушно спросил я.

— С Устюрта, — ответил Мальчик.

— Полет? — поинтересовался я, еще более благодушно и небрежно.

— Полет, — кивнул он с серьезным видом.

У нас с Мальчиком была принята маленькая условность: я никогда не мешал ему рассказывать о своих фантазиях так, будто это происходило на самом деле; безоговорочно принимал те «доказательства», которые ему удавалось раздобывать: редкостные, явно оранжерейные, цветы, перья нездешних птиц, диковинные раковины…

На этот раз, стало быть, ему принесли ветки полыни; интересно, кто из посетителей успел так рано, до обхода? Жаль, что переусердствовала запуганная мною сестра: я полюбил запах пустынной полыни этим летом…

А Мальчик уже рассказывал:

— …такыры белеют — сверху степь как пегая звериная шкура, а озера, соленые, точно осколки зеркал — слепят, отражая солнце… И обрыв: как ножом отрезан, совершенно отвесный, представляете?

Я не представлял — я видел все это и помнил. Забавно совпали очередная фантазия мальчика и моя летняя поездка. Будет новое подтверждение грустного факта: никакая начитанность и «насмотренность» (если можно так сказать, имея в виду телевизор) не могут заменить свидетельства собственных глаз.

Да, не могут, и все же я был рад, когда он начал рассказывать про пещеры: как всегда, он готовился основательно, «докапывался» до малоизвестных сведений…

Там были пещеры. В стометровой стене обрыва издали чернели их квадратные отверстия. Не у многих в группе хватило альпинистской квалификации, чтобы добраться хотя бы до нижних, а к той, что была выше других, поднялся только я, скалолаз с семилетним стажем; ликовал, одолев подъем, так, что не удержался от озорства.

И тут холодок пробежал по спине — о чем это говорит Мальчик?

— …кострище, закопченная стена, и по копоти — рисунки. Знаете, как в Зараут-Сае? Пляшущие человечки с палицами, козлы — рога, как сабли; бредут друг за другом, а двое — морда к морде, как будто дерутся…

Я схватился за сиденье стула: пол пошатнулся.

Ведь это и было мое озорство.

Семнадцать дней назад я выцарапал заостренной палочкой эти фигурки — в стиле первобытных «писаниц» — на закопченной стене пещеры в отвесном чинке Устюрта. И никому не рассказал об этом: стыдно, все-таки взрослый человек, заведующий отделением.

Откуда же он знал? Он, Мальчик, который в тринадцать лет стал моим пациентом, и остался им, и останется — пока мы оба живем.

Помогла профессиональная тренированность: я спокойно дослушал до конца, и простился, и дошел до своего кабинета, не убыстряя шагов. А уж там — рухнул на стул и отдался сумбуру мыслей.

…Почему я всегда мысленно называл его Мальчиком? У него есть имя и фамилия — Сережа Ильин.

Может быть, потому, что ее первые слова — в то утро — были: «С мальчиком несчастье!» И они горели в моем мозгу — каждый миг — пока мы мчались на мотоцикле, перепрыгивая овражки, низвергаясь с холмов, а ветер рвал ее волосы, и они, как черный дождь, били мае в лицо…

…Нет, чтобы разобраться, надо вспомнить все по порядку, привести в систему.

Итак, весна, Крым, турбаза — несколько домиков и разноцветных палаток, холмы — как ступени к горам, горы — как ступени в небо… Половодье зелени, алые, лиловые, солнечно-желтые разливы цветенья. Струнный трепет трав под ветром. И воздух, чистый до того, что его словно и нет, свежий, как родниковая вода…

Кажется, я приметил ее на второй день, и вскоре узнал, что это та самая Ильина. Это она, отдав мужа буйству полярных стихий, осталась на Далеком Берегу продолжать дело его жизни. В городе, где небо отгорожено от людей стеклянным куполом, где солнца не видят шесть месяцев в году… Это она прославила свое имя проектом, дерзость и красота которого превзошли все, что подали на конкурс лучшие, талантливейшие, известнейшие.

С ней был сын — мальчик лет тринадцати.