Ветренное счастье

— Работать не хотят, вот и рвутся, — не замедлил с ответом Григорий. — В деревне нужно хребет гнуть, а кому ж охота в навозе ковыряться? Сейчас все перетрудиться боятся, вот и бегут, как крысы, в город, бумажки перебирать. Бегут… — недовольно сморщившись, Григорий взялся за поясницу и, прогнувшись назад, смачно крякнул. — Вон, Машка Голубикина, до чего добегалась! Ещё бы чуть-чуть, и бегать некому стало. Уж поваляла её жизнь, изломала до последней косточки, а всё потому, что нечего было от родного дома в бега пускаться. Жила бы в своих Озерках — нет, подалась неизвестно куда, и — на тебе, чуть на тот свет не отправилась. Хорошо, «скорая» вовремя приехала. А то бы Настасье с Николаем хоть в петлю лезь, ведь одна она у них, больше нет никого.

— А вообще-то, уж если на то разговор пошёл, так что в городе, что в деревне, а год от года жизнь только хуже становится, — Анфиса отмахнулась от назойливых комаров сломанной веткой сирени.

— Это чем же тебе плохо живётся? — прищурился Григорий. — Сыта, обута-одета, крыша над головой есть, своя корова, птица…

— А что хорошего в том, что по всей стране цены подняли? Пенсия прежняя, а цены новые. Это как, по-твоему, хорошо?

— Э-э, мать, подожди, давай разберёмся, — Григорий оторвал руку от больной поясницы и многозначительно выставил её перед собой. — От того, что в городе такси подорожало, лично тебе не горячо, ни холодно. Ты на нём хоть раз за всю свою жизнь ездила? — Анфиса отрицательно качнула головой. — И не поедешь, потому что тебе это ни к чему, у тебя рейсовый автобус есть. Так чего ты печёшься о городских толстосумах? У кого деньги есть, им всё равно, десять копеек будут брать за километр или двадцать, они как ездили на такси, так и будут ездить.

— Ну, ладно, насчет такси — я согласна, — уступила Анфиса, — а всё остальное?

— А что у тебя остального? Ателье? Оно тебе даром не нужно. Вон, сходи к Ванькиной жене, Верке, она тебе такую юбку сварганит, будешь первой красавицей на деревне, — уверенно отрезал он. — Самолёты, пароходы — это же всё не для нас с тобой. Нам-то чего горюниться? Нам что, каждый день ковры покупать? Куда их стелить-то, в сараюшку? Или что, озерковским мужикам под самогонку хрусталь надобен? Им было бы что пить, а уж из чего — они найдут, не сомневайся.

— А я и не сомневаюсь, — отозвалась Анфиса. — Таким, как Филька, вообще ничего не надо, была бы водка, а к ней кусок селёдки, вот и всё счастье в жизни.

— Ладно, Фильке ничего не надо, — Григорий согласно кивнул. — А тебе чего не хватает? Чем тебя государство обидело?

— Гриш, ну не всё же в колбасу упирается, — не отступала Анфиса. — Вот, например, книжки. Они почему подорожали? Лес в стране свой, макулатуру люди сдают, тогда зачем было задирать цены?

— Ну надо же, книжки ей понадобились! — всплеснул руками Григорий. — Грамотная ты моя! А что на баяны и аккордеоны цены упали, про это ты почему молчишь?

— Конечно, как же нам с тобой в хозяйстве без баяна? — мгновенно уколола мужа Анфиса.

— Ну, ладно, бог с ним, с баяном! — задним числом понимая, что выбрал не самый лучший пример, завёлся Шелестов. — А то, что машина новая вышла для села, «Нива» называется, и государство снизило на неё цену с десяти с половиной аж до девяти тыщ? На это ты что скажешь? — довольный тем, что наконец-то подобрал столь весомый аргумент, Григорий удовлетворённо улыбнулся, и его правая бровь победно взлетела.

— А то и скажу, что у таких, как мы с тобой, ни десяти с половиной, ни девяти тыщ нет. Вот и весь мой сказ, — спокойно ответила Анфиса.

Григорий хотел возразить ей, но возражать было нечего. Особенно богато Шелестовы никогда не жили, и запредельной суммы в десять тысяч рублей в доме действительно не было, поэтому, не придумав, что можно противопоставить простым доводам жены, Шелестов ограничился тем, что громко вздохнул и безнадежно махнул рукой, словно не желая попусту тратить время на беспочвенные споры.

— Э, что с тобой говорить-то…

Какое-то время Шелестовы сидели молча, слушая, как над их головами шумит густая листва деревьев. Вдали, за автобусной остановкой, блестело на солнце пшеничное поле и, переливаясь под закатными лучами, волны колосьев отсвечивали тёмным золотом. Высоко в небе, плавно взмахивая крыльями, парила какая-то птица, с земли казавшаяся крохотной.

— Смотри, Анфис, а ведь это сокол, — Григорий прищурился и приложил к глазам ладонь. — Я сколько раз замечал: кружит, кружит, а потом сложит крылья, и — камнем вниз — значит, учуял или мышь, или змеюку какую. Схватит — и обратно, в небо. Вот ведь что у него мозгов-то? Чуть, — соединив большой и указательный палец, Григорий поднёс их к самому лицу, — а ведь соображает, бродяга, как ему посподручней с этой гадиной справиться. Взовьётся высоко-высоко, зависнет над дорогой — и швырнёт её с высоты в самую пыль. Смотри, круги начал нарезать, знать, примеривается… — восхищённо прошептал Григорий. — Сейчас он её, родимую…