Ветренное счастье

— Гриш, а кто это у остановки? — напрягая зрение, Анфиса попыталась различить человека у самой кромки поля, но глаза подводили, и, кроме того, что фигура была женской, она ничего больше разобрать не сумела.

— На остановке? Голубикина, легка на помине, — несмотря на свои шестьдесят три, Григорий видел отлично. — Ишь, марафет навела, платье новое, не иначе как встречает кого-то.

— Может, сама в город собралась?

— С пустыми-то руками? Ну-ну… — многозначительно протянул Григорий. — Смотрю я, Анфис, у них с Фёдором что-то намечается. Как Машка в деревню жить вернулась, он вокруг неё так кругами и ходит.

— Это какой же Фёдор, не Матвеевых ли старшенький? — вскинулась Анфиса.

— Он самый, — утвердительно кивнул Григорий. — Вспомни, он как узнал, что Голубикина здесь насовсем остаётся, сам не свой был, несколько дней по деревне ходил, аж светился, впору было масло с лица слизывать.

— Да он-то по Марье сколько лет сох, это всем известно, но только она в его сторону ни разу не взглянула, — усомнилась Анфиса. — И потом, какой он ей жених, он институтов не кончал, парень деревенский, а она барышня образованная, учительница… — уважительно добавила Шелестова.

— Жених или не жених, это мне неведомо, а что-то промеж них есть, это я тебе говорю, — упёрся Григорий.

— Ладно, знаток, время покажет, кто кому жених, — недоверчиво отмахнулась Анфиса.

— Смотри-ка, Анфис, рейсовый идёт, — Григорий протянул руку в сторону дороги, по которой, поднимая облако сизой пыли, двигался небольшой автобус. — Вот сейчас мы узнаем, кого наша королевна дожидается.

Буквально через минуту, пересчитав все дорожные ухабы, маленький ЛИАЗик описал около конечной остановки небольшой полукруг и, устало шлёпнув дверками, выпустил пассажиров наружу.

— Ну, что я говорил?! — в азарте Григорий хлопнул себя по коленке. — Федьку она ждала!

— Да может, он ещё сам по себе приехал, — упорствовала Анфиса.

— Ага, поэтому Машка его под руку взяла, — вглядываясь вдаль, деловито добавил Григорий, — только потому, что он сам по себе, а она сама по себе.

— Ну, мало ли что, встретились два человека, и всё, а ты уж и пошёл писать круги.

— Анфис, а чего ты так упёрлась? — глаза Григория подозрительно сверкнули. — Тебе что, обидно, что она от нашего Кирюшки нос отворотила?

— Да ты что такое удумал! — ахнула Анфиса. — Знаешь что, пойдём в дом, а то ты от нечего делать ещё что-нибудь измыслишь.

Вечером, лёжа без сна под тяжёлым ватным одеялом, Анфиса вспоминала две маленькие фигурки на косогоре у остановки, и её душа беспокойно маялась. Объяснить свою тревогу она не могла, но, пропуская удары, сердце то затихало совсем, то начинало биться часто и отрывисто: что-то будет… что-то будет… что-то будет…

* * *

— Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь!
Да здравствует созданный волей народов…

Убрав громкость радиоприёмника, Григорий на цыпочках подошёл к кровати Кирилла и, боясь потревожить сладко спящую Любашу, тихонько затряс его за плечо.

— Слышь, Кирюх, вставай, — зашептал он, — а то весь клёв проспишь.

— А сколько сейчас? — не открывая глаз, Кирилл повернул к тестю голову.

— Так уже шесть, гимн играли.

— Ещё только шесть? — вздохнув, Кряжин дрогнул склеенными со сна ресницами.

— А сколько тебе надо, двенадцать? Вставай, если хочешь идти, а то вся рыба на дно ляжет, ни одной поклёвки не будет, — опасаясь, что своим перешёптыванием они разбудят Любу, Григорий ещё раз ткнул Кирилла в плечо костяшкой согнутого пальца и потихоньку вышел из комнаты.

Через минуту, зевая во весь рот и сонно потирая глаза, из-за шторы показался Кирилл.

— Утро доброе, дядь Гриш.

— Ну и здоров ты спать! — вместо приветствия вскинул брови Шелестов. — Тебя добудиться — легче самому за рыбой пойти. Ты хоть удилище-то с вечера настроил?

— Обижаете! — Кирилл несколько раз брякнул железным стержнем умывальника.

— Я вот тут тебе чуток теста замесил, вдруг на червя брать не станет, — Григорий выложил из кармана на стол круглый кулёк, завёрнутый в мягкую бумагу. — Ты, Кирилл, долго-то не сиди. Если будет клёв — одно, а если нет — времени зазря не теряй, ступай к дому, дел полно.

— А чего нужно-то, дядь Гриш? — Кирилл наклонил тяжёлую трёхлитровую банку с вечерним молоком, налил чашку до краёв и, приподняв холщовую тряпицу, отломил приличную горбуху белого хлеба.

— У сарайки чурбаки берёзовые лежат, их перерубить бы. Которые потоньше, я сам расколол, а с этими мне не управиться, больно тяжёлые, а у меня поясница не гнётся, — словно оправдываясь, добавил Григорий. — И ещё надо бы слазить на чердак: как дождь, так где-то возле трубы стукает, наверное, крыша прохудилась, посмотреть бы.

— Сделаем, дядь Гриш, — с набитым ртом пообещал Кирилл.

— Сделаем… Когда сделаем-то? У тебя отпуска неделя осталась, — с сомнением проговорил Шелестов, — скоро уж в Москву обратно. Мишка-то когда из лагеря приезжает, скоро?

— Скоро, двадцать пятого, — зажмурившись, Кирилл кивнул.