Ветренное счастье

— Будем считать, что я уже начала, — резким движением скинув руки Игоря, Лидия горько усмехнулась. — Ты знаешь, Кропоткин, а ведь когда-то я тебя любила, а сейчас ты недостоин даже того, чтобы я тебя ненавидела.

Посмотрев на бывшего мужа долгим взглядом, она беззлобно усмехнулась и неторопливо зашагала прочь, а он, с обидой глядя ей вслед, остался стоять на месте, так и не поняв, почему в глазах Лидии появилась жалость.

* * *

Щедро расплёскивая жидкое золото, запоздалое бабье лето целыми днями разукрашивало верхушки ясеней и клёнов, а по вечерам стылый октябрьский воздух заворачивал жёлтые лоскутки листьев в ломкие шуршащие трубочки и, вызванивая извечную мелодию угасания, бросал их под ноги людям. Целыми днями глубокая ровная синь осеннего неба висела над Москвой отутюженной нетронутой холстиной, а по ночам, испугавшись прозрачной гулкой стыни, звёзды забирались в тёплый пух облаков, и над домами разливалась пугающая чернильная пустота…

Подняв воротник плаща, Кирилл неторопливо шагал по набережной и, глядя на мутную рябь реки, с удовольствием вдыхал горьковатый воздух, пропитанный дымом сожжённой осенней листвы. Над водой, расчерчивая небо сиреневыми и малиновыми полосами, плыли отблески слабого предзакатного солнца; где-то вдалеке, разрывая на части серебристый студень московских сумерек, билась сирена «скорой», а под крышами, в ветвях старых тополей, хрипло перекатывая по горлу сухие грохочущие горошины, ругались между собой обиженные вороны.

Дорога от метро до подъезда занимала у Кирилла немного — минут десять, не больше, — но в это короткое время, когда он был предоставлен только самому себе, он мог на несколько мгновений забыть о том, что он сотрудник важной государственной организации, муж, отец, и снова стать просто Кирюшкой, взрослым мальчиком с детской душой. Подбрасывая ногой шуршащие фантики осенних листьев, Кирилл шагал по тротуару, мечтая о чём-то далёком и несбыточно-приятном, и в его груди разливалась сладкая усталость ещё одного прожитого дня.

— Здравствуй, Кирюша, — тоненький голосок, прозвучавший совсем рядом, заставил Кирилла спуститься с небес на землю.

— Марья? Какими судьбами? — замедлив шаг, он остановился и с удивлением посмотрел на маленькую фигурку у парапета набережной.

— Да вот, пришлось заехать в бывшую школу, взять кое-какие справки. Я же теперь учительствую в Озерках, ты знаешь.

— Да, знаю, — Кирилл переступил с ноги на ногу. — А я вот только что с работы. Надо же, не ожидал тебя здесь встретить, — он натянуто улыбнулся. — Как живёшь, Маша?

— Хорошо, — на лице Марьи появилась знакомая Кириллу беззащитно-виноватая улыбка. — У нас с Фёдором свой дом, я — в школе, он — в поле на тракторе, в общем, живём как все, — пожала плечами она. — Недавно купили новый холодильник, теперь думаем обзавестись стиральной машинкой… А ты как?

— И я хорошо, — ощущая необходимость хоть чем-то заполнить неловкую паузу, повисшую между ними, Кирилл пытался подобрать тему для разговора, но в голову ничего не шло. Он улыбался одними губами и думал, глядя на её худенькую фигурку, что не испытывает к этой женщине, любившей его когда-то до самозабвения и даже бывшей целых пять лет его женой, абсолютно ничего.

— Странно, правда? Мы не виделись с тобой столько времени, а говорить, в общем-то, и не о чем, — как всегда, Марья сказала вслух то, о чём говорить не стоило.

— Ну, почему же не о чем? — уже жалея о своих словах, тут же отозвался он и сразу ощутил, как, нарастая, усиливается странное чувство неловкости, причину которой объяснить было очень сложно. — Я рад тебя видеть, Марья. Нет, правда, рад!

Кирилл прислушался к собственному голосу и, без труда уловив фальшивые интонации, отчётливо осознал, что сквозь его усиленно приветливые лицемерные уверения Марья читает его мысли как открытую книгу. Неприятное ощущение, словно ты в закупоренной стеклянной банке, доступный для обозрения со всех сторон, заставило Кирилла внутренне сжаться, и, мгновенно теряя свои цвета, неповторимо прекрасные осенние сумерки превратились в обычный будничный вечер.

— Я тоже рада, Кирюша, — Марья бросила взгляд на мелкую рябь воды и провела кончиками пальцев по чугунным завиткам парапета. — Наверное, хорошо, что мы встретились, только вот жалко, что мы стали с тобой совсем чужими.

— Ну, почему же чужими? Нас многое связывает и… — он замялся. — Знаешь что, Маш, расскажи-ка ты мне лучше про Озерки.

— Да, конечно… про Озерки… — густые пшеничные ресницы Марьи виновато моргнули. — У нас почти всё по-старому, только вот разве что Федотвы уехали. После того, как Фёдора не стало, они в две недели собрали вещи, продали свой дом кому-то из Липок и съехали.

— Далеко?

— Не знаю, говорят, куда-то в Орловскую область, к родственникам, — пожала плечами она. — Дядя Евсей заколотил окошки крест-накрест, повесил на калитку замок, и всё. Они даже не стали ни с кем прощаться, просто взяли и уехали.