Ветряная оспа

- Да знаю я это, знаю, - перебила ее Гайка.

- Да ничего ты не знаешь, - сурово ответила Колыванова. Не так уж много чего она знала, но это уж она знала точно... И потому продолжала: Пятью пять - легли на кровать, шестью шесть - он ее за шерсть...

- Не надо, - попросила Гайка, но Колыванова жестоко продолжала:

- Семью семь - он ее совсем, восемью восемь - доктора просим, девятью девять - доктор едет, десятью десять - ребенок лезет! Поняла, да?

- Это когда... это называется... - забормотала пораженная догадкой Гайка.

Алена была светским человеком и, почувствовав неловкость, сразу нашлась:

- Ты спроси у Лильки, как это называется. Она все знает.

Гайка, прижимая куклу к груди, пошла на кухню. Лиля сидела на табуретке, уже поменяв ногу, так что болталась теперь голая, и зрачки ее быстро-быстро бегали по строчкам.

- Лиль, - тронула ее за плечо Гайка, - скажи, только честно, как называется, от чего дети родятся?

Лиля подняла отвлеченный взгляд, немного подумала и сказала очень серьезно, немного охрипшим голосом:

- Косинус, - и снова уперлась в книгу. Бабушка ей все честно, по науке рассказала еше в прошлом году.

У Гайки немного полегчало на душе. Косинус - это все-таки косинус, а не то ужасно-ругательное заборное слово. Однако по дороге в комнату ее неприятно поразила мысль, что, пожалуй, и ее собственные родители, желая произвести их на свет, тоже делали этот косинус... Впрочем, может, есть какой-то более приличный способ, о котором и Лилька не знает...

Она вошла, когда Челышева, Плишкина и Вика барахтались втроем на кровати, изображая великий акт, а Колыванова, переминаясь с ноги на ногу и снисходительно улыбаясь, махала рукой и повторяла:

- Да не так, не так, и не похоже совсем! И ноги подымать надо!

...Училась Колыванова плохо, в школьной столовой сидела за отдельным столом, где кормили "бесплатников" дармовыми завтраками, форму ей покупал родительский комитет. И всегда у нее чего-то не хватало: то тапочек, то мешка для галош, то физкультурной формы. Последний, совсем последний человек была она в классе. И вдруг оказалось, что она знает о вещах взрослых и тайных, и знает как-то запросто, и таким бесстрашным ежедневным голосом об этом говорит. Из сонной верзилы-второгодницы она на глазах превращалась в очень значительную персону. Все смотрели на нее с выжидательным интересом.

Но Колывановой так хотелось в уборную, что она даже не могла оценить своего неожиданного взлета,

- А как, Тань? - спросила Вика, стоящая на четвереньках на кровати.

- Да здесь вообще не годится, - критически постучала Колыванова рукой по кровати. - Слишком широко. Надо, чтоб место было узкое и тесное. И темно.

- Так под столом же! - обрадовалась Плишкина. Колыванова с сомнением подняла край скатерти, заглянула под стол.

- Две подушки надо, - наморщила она лоб. - Ну, и постлать там надо. И сверху чем прикрыть. Организовали брачное ложе.

- Чур, я первая! - нетерпеливо подпрыгивая, закричала Плишкина

Жених уже лежал в темном низком доме со стенами из шевелящихся сквозь скатерть полос света, движущихся ног и неподвижных ножек стола и черных стульев, и эта подстольная тьма обязывала его к чему-то страшному и таинственному.

А Плишкина, сдвинув могучим плечом Алену вместе со стулом, шумно лезла под стол. Затолкавшись туда, она тихо хихикнула:

- Эй, жених, где ты?

Своим глупым хихиканьем она сбила все, и жениху пришлось перестроиться:

- Ползи, ползи сюда.

Невеста приползла и полезла обниматься. Она любила всякие объятия, касания и тайные телесные движения. Был у нее некий малый, но приятный опыт. Она обняла жениха, сразу стало тесно и душно.

- Давай по-настоящему поцелуемся, как в кино, - предложила она, - как дяденьки с тетеньками, - и подставила раскрытый рот прямо к носу жениха.

Он пытался вывернуться, но изгородь ног и ножек не выпускала, и ему пришлось приложиться сухообветренными зимними губами к горячему и мокрому плишкинскому рту. Наверху все было очень тихо.

- Я сейчас покажу тебе, как сделать очень приятно. Так горячо, горячо, - пообещала Плишкина.

Пригнув голову, она села на низкую перекладину, задрала простыню и, положив одну толстую ногу на другую, указательным пальцем влезла в самую середину треугольничка.

- Дай руку, я тебе покажу! - зашептала на ухо Плишкина.

- Дура ты, - фыркнула Челышева. Она про этот номер и сама знала. Только не знала, что и другим он известен.

Плишкина немного поколыхалась, попыхтела и сказала обиженно:

- Честное слово, я не вру: так хорошо там делается...

Но жених шарахнулся и выскользнул из-под стола. Плишкина, розовая и влажная, как искупавшийся поросенок, вылезла на поверхность.

- Гайка, полезай теперь ты! - пригласил жених, и Гайка, цепляясь широкими рукавами за спинки сразу двух стульев, нехотя полезла под стол. Жених протискивался с другой стороны.