Ветры над провинциальным городом

Богачи жили за висячими и автоматическими замками, защищённые от взлома и кражи высокими страховыми премиями, цепями, сторожевыми собаками, нанятыми ночными сторожами, тюремными надзирателями, электрическими звонками, несгораемыми шкафами, револьверами и пожарными брандспойтами, как люди осаждённые и укрепившиеся в крепостях удивительно твёрдой и позитивной демонической реальности. В комнате Кукеца всё провоняло гнилыми яйцами и болотом, а кроме того, у соседа в соседней квартире какие-то люди ругались о чьём-то наследстве. Эти люди ругались из-за наследства уже целых четыре дня, не переставая, а так как стены были пористые, хорошо было слышно каждое слово. Слушая эти грубые голоса странных, незнакомых и нереальных призраков из-за стены, Рафаэль Кукец подумал, что всё это какое-то недоразумение и что не может быть конечной и единственной реальность, которая заканчивается ссорами из-за наследства и гробами, в которых лежат покойники с повязанными галстуками, в палец толщиной, потрёпанными, словно со свалки.

Здесь какие-то, сегодня ещё временно живые скелеты, завёрнутые в тряпки, ругаются о чужих шкафах и посуде, несчастные нищие-богомольцы, живущие в дворовых зданиях, механизмы, движущие нижними челюстями словно деревянные птицы-игрушки, и вместе с тем эти эгоистичные скелеты на пути через всю их глупую жизнь ругаются о наследстве и шкафах. В полумраке Рафаэлю Кукецу казалось, что уснуть на полчаса значило бы для него обновление и выздоровление, но из-за жуткой раздражающей ссоры у соседа это было невозможно. Он встал и снова пошёл на улицу. Всё ещё шёл дождь, но над дымоходами, крышами и телефонными проводами чувствовался холодный северный поток воздуха, который вибрировал и смешивался с южным ветром, а в густых струях дождя порхали тяжёлые водянистые хлопья снега. Кукец вспомнил, что к завтрашнему дню ему нужно проверить домашние задания по математике шестого А класса (двадцать семь тетрадей) и он забыл про них этим утром после собрания в учительской, поэтому он и пошёл в гимназию за этой неприятной и скучной работой.

Учительская была открыта и ясно освещена светом газового фонаря, который стоял на улице вплотную перед окнами комнаты. В учительской и во всём здании было тихо, и эта приятная тишина так подействовала на нервы Рафаэля Кукеца, что он сразу же, не снимая пальто, обессиленно упал на стоявший в углу диван потрёпанной салонной гарнитуры и закрыл глаза, наслаждаясь удивительной и успокаивающей тишиной. Масса нерешённых вопросов в последнее время навалилась на Рафаэля Кукеца как густая смола, и всё превращалось в усталость и глубокую подавленность, лежавшую на коре головного мозга тяжёлым грузом. Всё в жизни Кукеца стало причинять ему сильную боль, и все события казались ему жестокими и ужасными. С одной стороны он чувствовал, как он стар, а с другой стороны, опять же, знал, что ещё совсем не пожил, и, пропадая таким образом в отвратительной и непонятной, глупой, но непоколебимо однообразной пустоте, он изо дня в день ощущал всё яснее, что всё идёт неправильно и что его всё сильнее и глубже засасывает в трясину. Словно полумёртвый, он лёг на этот короткий учительский диван, но так как диван был слишком короткий, его ноги повисли в воздухе через подлокотник; разбитый и сокрушённый он мучился на учительском диване ни жив, ни мёртв, напрягая все нервы, чтобы найти одно определённое положение, которого нет, только так кажется, что оно всё-таки есть, да замереть в нём хотя бы на один единственный момент и успокоиться.