Я подняла голову от подушки, и тогда только по-настоящему забил родник. Я боялась, как бы кто ко мне не зашел. Вылезла в окно и повесила на двери замок, как будто меня нет дома. Потом влезла обратно, закрыла окно изнутри, задернула занавески и, плача, провалялась в постели, одетая, до поздней ночи. Ой, как это помнится, все помнится, каждая минута помнится. Мне казалось, вместе со слезами из меня жизнь уходит. Я почувствовала страшную слабость, вот мне конец. И поверишь, вдруг уснула. Спала крепко. До самого утра ни разу не просыпалась. А когда открыла глаза, почувствовала, что меня переполняет счастье. Я бросилась к зеркалу. Висело у меня на стене небольшое зеркало, наверно от бабушки еще осталось. Но я в него и не смотрелась. Не до того было. А вот в тот день смотрю я на себя в зеркало: лицо розовое, свежее, ни одной морщинки не вижу, как бы ни присматривалась. И вчерашние слезы никакого следа не оставили: нос как нос — не опух, не покраснел, и подушечек под глазами нет. Я здоровая была, никакая напасть меня не брала. А потом, что я тебе скажу, дитя мое, когда душа омывается слезами, случается, что и лицо светлеет.
Я надела свое субботнее платье, ты же его видела на карточке, красивое у меня было платье, модное, с высоким воротничком. До того один только раз надела его, у Авремеле на свадьбе. Для того и сшила. Волосы я зачесала кверху и уложила их так, чтобы видно было, какие они густые и мягкие какие. Вигдору мои волосы очень нравились. Правда, когда я его невестой была, я их заплетала в косы. Парень — это не то что девушка. Хотя ему было девятнадцать лет, Вигдор всякие детские забавы выдумывал. Ухватится за конец моей косы и усы выложит себе из нее над верхней губой. И хохочет. А то: «Дрейзеле, — так он меня звал, — склони ко мне свою голову, Дрейзеле! — Он расплетает мои косы и делает себе из них бороду: — Я дед. Не выходи за старого, Дрейзеле. Зачем тебе дед?» И снова смеется. Думаешь, я была умнее? Я ведь с Вигдором в лошадки играла. Он держит меня за косы, а я бегу. Вырываюсь, встряхну головой, и вот косы уже впереди. Он меня догоняет, и игра начинается сначала. Бежали так, бывало, до самого леса. Да, к чему это я? Да вот к тому, как я красиво причесалась. Красиво, но никаких кос. Не хочу притворяться перед Вигдором, что я так и осталась семнадцатилетней. Он меня уже и не девочкой видел. Лучше бы не видел. Ах, горе, горе… Короче говоря, я поехала в город, сфотографировалась и отправила Вигдору карточку. Письмо тоже написала. Коротенькое. Какой я писец?
В местечке секретов не бывает. Все говорят о счастье, которое мне привалило. Меня останавливают на улице, расспрашивают, что он в точности мне написал, Вигдор, и когда я собираюсь ехать. А я — меня и спрашивать не надо — сама рассказываю. Хотя все рассказать, что он пишет, мне совестно. Но болтушкой я стала, не приведи господь, болтушкой и попрыгуньей. Не могу заставить себя ходить по-человечески. Все бегу, лечу. А когда я не ношусь по местечку или за околицей без всякого толку, я пою. К чему эта беготня, ради чего я пою — сама не знаю. Глупая женщина… Сон мне привиделся, и я проснуться не хочу. Одна у меня только забота и есть — как это я расстанусь с Авремеле. Женатый, неженатый — для меня он дитя. Проходит неделя, и две, и три, целый месяц проходит, а шифскарты нет. Меня тормошат со всех сторон: «Чего ты молчишь? (Я уже молчу!) Напиши письмо. Шифскарта и затеряться может, не ровен час». Я послушалась, написала письмо. Проходит еще месяц, ответа нет. Тогда я пишу еще одно письмо, на этот раз длинное. Всю свою жизнь я вкладываю в это письмо. Всю себя, как есть, вложила и припечатала да маркой приклеила. Ответа нет. Тогда я написала еще одно письмо, совсем коротенькое. О том письмецо было, что, если он, Вигдор, передумал, если у него ненароком лишнее слово вырвалось, я на него не в обиде. Все прощаю. Пусть он будет счастлив с другой, если он нашел себе жену, более достойную, чем я. Об одном только прошу, чтобы он мне ответил. В последний раз. Только бы увидеть слово, его рукой написанное, хотя бы и прощальное. И это письмо осталось без ответа.
Опять все местечко только мною и занимается. При встрече со мной женщины переглядываются со значением. Одна спрашивает якобы доброжелательно: «Уже получила шифскарту от Вигдора?» Еще одна: «Когда же ты собираешься ехать? Наверно, скоро». Бывали и такие, которые старались щедро присыпать мою рану солью. Раз слышу за спиной такой разговор: «Кто-кто, но Вигдор ведь знает, какая она. Вот и не торопится. Задаток давно уже получил». Ой, ты ведь еще маленькая, — в который раз вспоминает тетя Дрейже. — Что ты знаешь!