Ветувьяр

— А вы видите смысл в продолжении беседы? — Склонил голову Эйден.

Он прошел к окну, не желая смотреть, как Ферингрей уводит прочь сопротивляющегося монаха. Теперь церковник не желал вставать из-за стола, изо всех сил цепляясь за мебель и при этом не переставая повторять одно и то же слово.

Aeoiinyaou.

Каждый раз, произнося его, монах тыкал пальцем в Эйдена, словно давая ему новое имя. Что означает это слово, оставалось только гадать, но идти на поводу у психа мужчина не собирался — мало ли какой бред взбредет в голову сумасшедшему?

На пороге кабинета монах закричал. Все еще на древней тарабарщине, но закричал. Ферингрей почти силой выволок его из комнаты и сдал своим солдатам. Эйден слышал, как монах продолжил свое сопротивление в коридоре, как грохали по полу сапоги гвардейцев, пытающихся его усмирить.

За окном начался дождь — с каждой секундой он расходился все сильнее, пока не превратился в ливень и не развез на дорогах грязь. Должно быть, скоро погода испортится окончательно, но Эйден успел замерзнуть уже сейчас. Надо бы приказать слуге, чтобы разжег камин, но все-таки чуть попозже. Сейчас хотелось побыть одному.

Голова разрывалась от боли — Эйден уже не мог это терпеть, оттого и прислонился лбом к холодному стеклу в надежде хоть немного ее успокоить. Пусть остынет, ему еще о многом надо подумать…

За кем он охотится? Что за сила забрала жизнь ветувьяра, а теперь сводит с ума всех причастных, заражая их, словно чума? Что, если он сам тоже подхватил эту заразу, и совсем скоро его разум улетит в ту же бездну, вслед за наемником и монахом? Вопросы сыпались и сыпались, а голова болела все сильнее.

Эйден понял, что дрожит от внезапно накатившего холода, кожа под камзолом покрылась мурашками, плечи то и дело передергивало. Такого не было никогда раньше — видимо, его загадочная болезнь пробиралась все дальше, захватывая все тело с головы до ног.

“Однажды ты вернешься, а меня не будет” — в очередной раз подумал Эйден, вспомнив о Реморе. Чувствовала ли она хоть что-то, оставляя его? Думала ли о том, как жить дальше?

Может, это даже к лучшему — пусть болезнь заберет его раньше, чем свои лапы наложит старость. Эйден много раз представлял себе эту картину — он, дряхлый старик, морщинистый, седой, беззубый, и она — все еще живущая в два раза медленнее, все еще молодая и прекрасная. Он будет гнать ее от себя, но она не уйдет — кто угодно уйдет, но не Ремора. Она будет с ним до конца — из жалости, из благодарности, из чувства стыда.

Так пусть этот конец случится раньше, чем он возненавидит самого себя.

И все же кое-что еще нужно было успеть — найти сестрам достойных женихов, передать кому-то титул и должность…

Помирать было рановато, да и пока не хотелось. А значит, придется терпеть и врать, делая вид, что все прекрасно, что ничего не болит и не тревожит. Эйден не сомневался, что у него получится.

Ферингрей ворвался в кабинет без стука — серьезный, сосредоточенный. Таким он был в день той дуэли? Таким, только гораздо моложе. Остальное Эйден издалека не видел, а брат унес с собой в могилу.

— Меня заинтересовало это слово, — Заговорил Ферингрей, — Которым монах называл вас.

— Ах, “аэоинуау”? — Хмыкнул Эйден, — Надеюсь, это какое-то древнекирацийское оскорбление?

— Нет, — Сухо ответил капитан, — Я поспрашивал у местных монахов ордена. Они говорят, оно означает “метка”. И метка, насколько я понимаю, на вас.

*

Корабль варваров-гвойнцев назывался “Черная змея”, и это имя как нельзя лучше подходило даже не столько самому судну, сколько его капитану.

Селин в первый же день их плавания прозвала капитана Рауда Змеем. Нет, он не был злым и жестоким, как Чудовище, он просто казался опасным, как ядовитая змея, хоть и не выказывал девушке ни капли своей неприязни. В том, что она ему не нравится, Селин не сомневалась — недаром Рауд принялся от нее отказываться, едва увидев — но чувства свои варвар скрывал превосходно, оттого и вызвал к себе маленькую капельку ее уважения.

В остальном же Селин чувствовала себя запертой пленницей на чужеземном корабле — все здесь было опасным, новым и незнакомым. Девушка до сих пор не могла привыкнуть ни к крохотным — даже меньше, чем ее каморка в отцовском доме — каютам, ни к прибитой намертво мебели, ни к постоянной качке, из-за которой приходилось все время держать равновесие, ни к шуму воды за бортом.

Но страшнее всего были моряки с такими же хищными взглядами, как у отцовских собутыльников. Они держались от Селин на расстоянии, но чувств, в отличие от капитана, не скрывали. Девушка много раз видела их косые взгляды и гадкие ухмылки, и от них становилось жутко. Спустя пару дней после отплытия Селин стала постоянно носить с собой нож, который подарил ей Робин — хоть пользоваться им она и не умела, какое-никакое спокойствие он все-таки приносил.

К тому же, Рауд разрешил ей запираться в каюте, где девушка проводила дни напролет, не решаясь выбраться на палубу. Там постоянно сновали моряки, было шумно и неуютно под гнетом их взглядов и слов, которых она не понимала.