Ветвь Долгорукого

Надолго запомнилась Олексе эта беседа. Учили детей и на Руси, учили грамоте, чтить родителей, уважать старших, учили в духе православной веры, учили добру, справедливости, лупили нерадивых, ставили голыми коленями на горох, сурово наказывали совершавших противозаконие, но камнями не убивали. Разве сам он не баловался в детстве и отец не драл его за уши? Разве священник Успенской церкви не внушал ему, что увлекаться дьявольскими игрищами большой грех, но он все равно тайно, закрывшись в комнатушке, при одной тонкой свечке, еле озарявшей угол, расставлял шахматные фигурки. Благо, что отец не ругал, сам был охочь до заморской игры. С этими мыслями Олекса часто ложился спать на своей кроватке в сарае. Было тепло, уютно, никто не мешал. На дворе пели сверчки, подавали голоса цикады и ночные птицы, в углу сарая бегали мыши – было все, как дома, в Новгороде-Северском. Утомленный за день на пастбище, Олекса крепко засыпал, а утром просыпался с новой силой в ногах и руках, с неясным ожиданием чего-то необычного, может даже свободы. Жила в нем такая мечта.

Глава 4

Как-то Олекса встал очень рано: не спалось, да и стал привыкать к новой должности пастуха. Вышел из сарая, потягиваясь и зевая. Во дворе было тихо. Знакомый пес, увидев Олексу, по-приятельски подбежал к нему и лизнул протянутую руку, подождал, пока почешут его за ухом и весело еще сильнее завилял хвостом. С Олексой они уже давно – не разлей вода! И в этот момент Олекса вдруг услышал голос, чистый, как родниковая водичка, звонкий и ласковый, как голубое утреннее небо без единого облачка. Он и пес зашли за угол хижины и увидели девушку, стоявшую у плетеной изгороди лицом к восходу. Теплые лучи солнца омывали красивое смугловатое лицо, налетавший время от времени ветерок незримыми крылышками легко шевелил длинные густые волосы, волнами сбегающие с головы на плечи и спину, одежда – платье, кетонет, хитон или симла – Олекса не разбирался в форме и названиях женской одежды и считал, что все это платье голубого цвета было длинным, до пят, и, хотя и с напуском, но подчеркивавшим гибкий, стройный стан девушки. Это была Яэль, дочь Адиная. Олекса видел ее редко и больше издали, а теперь вот она во всей своей красе! И он почувствовал, как чаще стало биться сердце, как стало жарко щекам, они стали пунцеветь, даже пес стал тереться о его ногу – он ведь тоже был существом мужского пола! А Яэль, не видя их, негромко пела:

– Рассвет коснулся гор, в огне горят вершины,
И прошлое явилось, как во сне;
Вот девочка спустилася в долину,
Корзина анемонов рядом с ней.
Приюти меня под крылышком,
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой.

Яэль замолкла, огляделась вокруг, никого не увидела, подняла руки вверх и вновь запела, но это уже был другой мотив:

– Ава нагила[43]

,Ава нагила вэни смэха[44],
Ава нэранэна[45],
Ава нэранэна вэни смэха[46]
Кадош[47] Адонай, Елохим, Саваот…

Первым побежал к Яэль пес. Девушка услышала мягкий бег, обернулась и только теперь, увидев за углом дома молодого раба-пастуха, смутилась.

– Ты слушал? – нахмурилась она. – Как ты смел?

– Яэль… Яэль, – стал лепетать Олекса. – Ты пела… Ты хорошо пела! – Жестикулируя руками и подыскивая нужные слова, которых знал так мало, но и те, которые уже знал от нахлынувших чувств и волнения, ускользнули куда-то в беспамятство, он пытался объяснить девушке, какой у нее славный голос, как она прекрасно пела.

– Это ты правду сказал? – Заметная улыбка осветила ее лицо, над широко открытыми черными глазами выпрямились дуги тонких бровей.

– Твой коль[48] – во! – оттопырил он большой палец правой руки и перекрестился, слегка наклоняясь вперед. – Спаси бог за песню… Вот те крест.

– Ты веруешь во Христа?

– Крещенный в церкви. – И, словно оправдываясь, что он христианин, виновато добавил: – Еще там, в Новгороде-Северском…

– Это где?

– Далеко, – махнул рукой Олекса. – На Руси… Я паломник, шел в Иерусалим…

Услышав знакомое «Иерусалим», Яэль успокоилась, отошла от изгороди, поравнялась с Олексой, остановилась, внимательно вглядываясь в его лицо: оно хоть и загорелое, но все равно выдает в рабе белого человека, однако на крестоносца раб не похож – что-то в этом лице не от крови, а от добра. Такой человек не может неизвестно из-за чего рубить саблей головы и поднимать их на копьях, захлебываясь от победных воплей.

– Ты рано встала, – кивнул Олекса в сторону взошедшего солнца, которое уже яростно поливало землю ярким светом, и очень обрадовался, найдя в пока еще бедной кладовой памяти подходящее еврейское слово: – Нэдудэй шэйна[49]?