Ветвь оливы

— Вот и дамы хотят именно этого, — сказал я, выпуская его поводья. — Отчего вы так расстроены? Что происходит не так?

Он какое-то время созерцал меня то растерянным, то яростным взглядом.

— Что не так?.. Соловья не кормят баснями!

— Так спрашивайте. О чем угодно. Обо всем, что не дает вам покоя.

Он отвернулся на мгновение, подумал и спросил:

— Что вы намерены с нами делать?

— Простите?.. — не понял я.

Он понял, что я действительно не понял, и по его губам скользнула улыбка.

— У меня такое чувство, будто мы ваши заложники! Я, мои друзья, моя сестра… — последнее он все-таки произнес с сомнением.

— Постойте-ка, Ранталь… А вы намеренно поставили упоминание о своих друзьях прежде чем о вашей сестре?.. — Он резко вскинул голову — ему не понравилась моя интонация. Но промолчал. Я сделал ошибку — не стоило говорить вслух то, что само рвалось с языка, хоть это и было верно. А может, это и не было ошибкой, он запомнит, что его задело и задумается. — Ваши чувства вас обманывают, — проговорил я спокойно и ровно. — Вы всегда совершенно вольны отправиться куда вам вздумается, и поступать как вздумается. Вы никому не обязаны даже сейчас ехать с нами. Но будьте благоразумны — сейчас безопаснее ехать с отрядом, а не одним со слугами. Разве не таково было ваше желание — оставить Париж и вернуться домой?

— Именно вернуться домой! — тихо вырвалось у него. — Но…

И он снова резко замолчал.

— Мы едем не в Труа, — заметил я.

— Я знаю, — сказал он отрывисто. — Послушайте, вы действительно преследуете свои неведомые цели? Чего вы хотите достичь?

— А Жанне вы уже не верите? — спросил я тихо.

— Как я могу!.. — Ранталь прикусил губу. — Это она мне не верит! Ничего не скажет толком. А где она пропадала третьего дня вечером? И ночью? Служанка лгала, что она уже спит. Но ведь никого из вас в доме не было. С утра она выглядела бледной и уставшей. Чем вы все, черт побери, занимались? Может, резали черного козла?..

— Резали, — резко сказал я. Бертран поперхнулся и начал судорожно ловить ртом воздух. — Только не козла. Людей, к сожалению. — Утверждение спорное, если вспомнить не хранителей, а команду Гамельнца.

— И Жанна? — его хриплый потрясенный шепот дал петуха.

— О нет, — возразил я. — Ее совершенно не в чем упрекнуть. Она всего лишь нас спасала.

— Простите?..

— Как путеводная звезда.

— Ах, ясно! — свою сестру он все же немного знал. — Но не могли бы вы все же не держать нас в неведении?

— Вас или вас, Бертран? Ваших друзей или вас лично?

— А что не так с моими друзьями? Дались они вам!..

— Вы говорите о заложниках потому, что так думаете, или потому, что так думает кто-то другой?

— Довольно, — холодно сказал Бертран.

— Давайте начистоту. Я уже привыкаю слышать о том, что чуть ли не лично поднес яблоко праматери Еве. Если Дизаку это показалось забавным — ладно, мы всегда были врагами. Но теперь это кажется забавным и вам — прислушиваться к сказкам умалишенных хранителей? Может быть, вы прежде всю жизнь знались со мной только потому, что боялись?

— Боже, что за чушь вы городите?!

— Именно чушь. Или она не похожа на то, о чем вы думаете? Намеки на что я постоянно вижу, даже сейчас, в вашем взгляде?

Взгляд его дрогнул. Бертран стушевался.

— Все это не так, — сказал он фальшиво.

— Пытаетесь оставаться честным, хоть вам все труднее. И все время размышляете, когда именно заключаете сделку с совестью, когда верите мне, или когда не верите. Делайте что хотите, только не прячьтесь в раковине как улитка, тогда вы точно правды не узнаете.

— Я прячусь в раковине как улитка? — изумился он.

— Именно это вы и делаете. Но признаю, в этом и наша вина — в том, что мы пытались оградить вас от всего, ради Жанны. Но что касается ее самой, ваша власть над ней заканчивается не там, где начинается моя, а там, где пожелает она сама. — Он уставился на меня в полнейшем изумлении. — Что вас так удивляет? — поинтересовался я. — Она разбирается в некоторых вещах куда лучше нас с вам, но вряд ли сможет нам их объяснить.

Бертран тряхнул головой.

— Но в конце концов, она же всего лишь женщина, она не может поступать так, как захочет! Она слабое существо. — И это не его слова, он никогда не говорил так прежде.

— Может, еще и неразумное?

— И подверженное смятению чувств…

— Ранталь.

— Что?

— По-моему, вы сейчас чрезвычайно неразумны и подвержены смятению чувств. К тому же, это даже не ваши слова.

Он посмотрел мне в глаза, и мне показалось, что он ищет у меня поддержки.

— Тогда чьи?

— Неразумного существа, подверженного смятению чувств, — ответил я. — Жанна ваша сестра, ваша плоть и кровь, в ней спят частицы всех ваших предков. И я вовсе не говорил, что она мужчина. Но предвидеть будущее, пусть зыбко, неясно и отчасти, здесь способны вовсе не мы с вами. Ее предвидение меня уже спасало, и потому я ей верю.

— Я тоже, — вдруг машинально выдохнул Бертран, как будто с его плеч внезапно свалилась тяжесть. Подумав о чем-то своем, почти непоследовательно, он развернул коня и протянул мне руку. — Простите.

— И вы меня тоже, Бертран. Ведь вы и мой брат.

Он улыбнулся и, придержав коня, стал отставать.