Ветви терновника

Пока девушка переодевалась, он быстро натянул джинсы, накинул куртку и сбегал на улицу, чтобы тормознуть «частника». Странное чувство вины не отпускало его. Действительно, что за глупость он сделал? Для первого свидания ничего лучшего не сподобился придумать, как предложить сыграть в свой теннис. Что за глупость? Какая нелепая осечка. Разве нельзя было купить хотя бы билеты в кино или в театр, в конце концов? А тут, как назло растяжение. «Нет, конечно, она не будет упрекать меня, скорее посмеётся про себя над моей неловкостью, что тоже не очень приятно, – размышлял он, – но дело в другом».

Причинить боль дорогому мне человеку – это уже ни в какие ворота не лезет. Чувство вины не отпускало Данилу, даже тогда, когда он вёз её на машине домой. Участливо помог подняться в квартиру и заботливо устроил на диване, и даже попытался выполнить роль внимательной хозяйки, приготовив сносный кофе с молоком. Элизабет молча и с удовольствием наблюдала за его хлопотами, за растерянным виноватым выражением лица, и со свойственной женщинам проницательностью поняла, что у этого парня есть отзывчивое сердце. Ей было тепло от осознания того, что Данила полюбил её. По крайней мере, в этот день она имела право так думать.

Прошло ещё несколько дней, в течение которых Данила старался быть максимально внимательным к Элизабет: по несколько раз в день звонил, и когда удавалось, забегал проведать её на дому. Молодые люди стали привыкать друг другу, им было хорошо, когда они разговаривали обо всем, перескакивая с темы на тему. И от этого было весело и интересно. Время летело незаметно. Можно было просто сидеть рядом и молчать, и чувствовать себя счастливыми просто от присутствия и тепла другого, и думать о своём. Сердца их не обманывали и говорили, что здесь на расстоянии вытянутой руки находится самый нужный и близкий человек в этом мире, и другого не надо.

Потом было посещение Пушкинского музея искусств, вместилища подвижнических достижений человеческого духа и средоточия бесценных божественных творений, подводящих человека к заоблачным чертогам небожителей. Элизабет и Данила неспешно переходили из зала в зала, всматриваясь в портреты людей из канувших в лето эпох. Им казалось, что застывшие в вековой неподвижности лица Жанны Самари, Натальи Пушкиной и «Цыганки» Хальса, оживали и начинали им улыбаться, как будто хотели пожелать счастливого пути.

Наконец они дошли и углубились под своды греческого, а потом и итальянского дворика, с восхищением всматриваясь в совершенные пропорции античных скульптурных групп. По ходу остановились перед стеклянными ящиками, в которых прятались крутобокие пузатые вазы с обколотыми краями и нанесёнными на них плоскими изображениями этрусских героев и обнажённых танцовщиц. Тогда щеки девушки загорались темно-пунцовым румянцем. Она поднимала глаза на Данилу, который пристально смотрел на неё, и алая краска, как это часто бывает у натуральных блондинок, растекалась по её шее. Потом обнявшись, они подошли к статуе «Спящей Ариадны», укрывшейся под высоким порталом, которая привольно раскинулась, не замечая, что туника сползла с её плеча, обнажив высокую грудь. Данила опять взглянул на Элизабет. Аккуратно причёсанная головка девушки приподнялась и потянулась к нему, как ромашка тянется к солнцу, прося ласки и внимания, ожидая поцелуя.

* * *

Глава III Горькое счастье Тристана

Остров Святого Самсона в этот день и час был окружён хмурыми тучами, которые зацепились за верхушки древних мегалитов Стоунхенджа и, казалось, вознамерились остаться там навеки. Атлантика ярилась и бушевала, словно предчувствуя ожидавшее её кровавое жертвоприношение. Это было капище, историю которого не помнил никто, своими корнями, уходившее в далёкое прошлое, в те времена, когда на эти благословенные и заповедные берега высадились дикие племена думнонов, обряженные в одежды из плохо выделанных кожи и меха. Когда и кто поставил эти гигантские базальтовые исполины, тени которых отражались в хрустальных водах озера Боан и где друиды совершали омовения, готовясь к священным ритуалам, не знал никто.

Высокородный сенешаль Андре де Николь в очередной раз окидывал внимательным взором Белую Поляну, на которой должна была состояться схватка. Под напором северного ветра плескались и хлопали двуязыкие шёлковые знамёна и баннеры, на полотнищах которых горделиво красовались родовые гербы и разнообразные геральдические символы, а навершия древков были украшены изображениями орлов и корон.

Благородные рыцари, лорды и баннереты, одетые в стёганные богатые одежды, прикрытые наплечными щитками эспаулерами, с притянутыми к поясу кольчужными чулками, стояли поодаль друг от друга, составляя две отдельные группы.