Везучая

Народом рынок не изобиловал: 31 декабря, стало быть, большинство уже совершенствовалось на тесных кухнях в приготовлении салата «оливье». Остальные толкались в очередях близлежащих магазинов за вкусненьким: тортом «Киевский», сыром «Российский» и печеньем «Юбилейное». Я устремилась почему-то в сторону овощных рядов под открытым небом, где бросалась в глаза лишь сургучного вида, невкусная на вид краска прилавков – ни одного продавца, шаром покати. И вдруг в этой сквозной, невзрачной картинке, прямо по центру кадра (если бы я снимала кино) передо мной предстала бабулька в клетчатом, повязанном по-дореволюционному платке, а справа от нее – обмотанная бечевкой, одинокая елочка! С меня ростом. Неожиданно в кадре возникли два мужика и ретивым шагом двинулись в сторону елки. Бабушка стояла с елкой в правой руке на отлете – так выразительно, словно зарядилась тут со вчерашнего вечера, когда он позвонил и попросил лечь для него костьми. Бабуля увидела мое бледное, голодное до подвигов лицо, и мы инстинктивно потянулись друг к другу. Тут мужики попятились от моего рвения в преодолении пространства – и я судорожно схватилась за елочку, как хватался, наверное, за обломок корабля Робинзон Крузо, чтобы выплыть на берег. Бабушка моментально сориентировалась и обрадовалась, посетовав на холод и честно указав на скособоченную макушку елочки, стало быть, нетоварного вида. Но у меня не оставалось выбора – и я, с восторгом последнего в уходящем году покупателя, вручила бабушке за ее подвиг три рубля. Так мы без разногласий и поделили с ней наши призовые места. Поскольку бабушка загнала нетоварную елочку, ей досталось второе место в предновогоднем рейтинге. А я, как призовая лошадь, поскакала, высоко поднимая колени, в сторону троллейбусной остановки. Надо ли говорить, что веса раздобытой-таки елки я не чувствовала, словно она, радостная, что ее скоро нарядят, бежала рядом самостоятельно, помогая себе ветками-крыльями. Кто-то из галантных мужского рода пассажиров троллейбуса помог нам обеим взобраться на заднюю площадку. Там, в уголочке за поручнями, я нежно прижимала елку к себе. Амортизируя на ухабах свое легкое, вдохновенное существо собственными рессорами-ступнями, я улыбалась, бессмысленно уставясь в муть заднего стекла. И видела там только его серые, со стальным ободком, сияющие глаза с загнутыми, словно кукольными, темными ресницами. Он умел смотреть так, как будто не он, а ты – случайно оказавшаяся перед ним знаменитость, а он – так, удостоившийся смотреть на тебя снизу вверх благодарный обыватель, слегка очумевший от возможности изъявить свой годами не угасающий пиетет. А тут перед ним ты, да еще с вожделенной елкой! Как однажды – с бутылкой кефира, под зеленой крышечкой из фольги и выбитым на ней названием молокозавода, уровнем жирности и датой изготовления.

Мысль привезти ему кефир за тридевять земель базировалась, выражаясь языком актуального в ту пору учения марксизма-ленинизма, на всё той же идее самопожертвования.

Одна из подруг, получив от меня в подарок початый, правда, флакон духов, но все-таки настоящих, французских «Фиджи», воскликнула: «Жертвенница ты наша!» То ли она хотела меня таким образом поблагодарить, то ли задеть, но титул этот, безусловно, не был снят с пролетающего мимо облака, поскольку позывы всех одарить входили в список моих отличительных черт. Согласитесь, это все-таки лучше, чем обобрать. Поэтому, если любимый следит за питанием и предпочитает пиву кефир, почему бы не пожертвовать всего тридцать две копейки за бутылку свежего кефира в Москве, не сесть в пролетающий мимо самолет и не доставить ему лично столь благородный напиток в Карачаево-Черкессию, где он пребывает в командировке?

Накануне того дня, когда он улетал на «творческую встречу с народным артистом Советского Союза», мне выдали гонорар за съемки в фильме «Срок давности», где я, изображая рабочую на стройке, сидела на деревянном ящике рядом с Натальей Гундаревой и пила, что бы вы думали? – кефир. Ну, трогательная деталь, не более того. На самом деле понесло меня в такую даль не на почве кефира, конечно. Просто в руках были деньги, на календарном листке – красные цифры воскресения, в любящем сердце – тоска, а в смышленой голове – озарение: в командировке он как бы и не женат вовсе. К нему можно запросто подойти изящной походкой обычной поклонницы, поздороваться за руку и безнаказанно выразить свои чувства. Там, далеко от Москвы, он – свободен, он – мой. А не указующий ли перст то обстоятельство, что жила я тогда напротив городского «Аэровокзала», где в одном из многочисленных окошек, выстояв душную очередь, можно было купить билет, зарегистрироваться, сесть в удобный автобус «Икарус» и выгрузиться безвозвратно у трапа самолета в Домодедово?