Везучая

– А что надо? – пококетничала я, как девочка-припевочка, и опустилась перед креслом на колени. Движение это, самопроизвольное, произошло даже раньше нервного импульса, поступившего в мой мозжечок. Обожание, выраженное пластически, устремляется снизу вверх, а не наоборот. Не может оно запрыгнуть к нему на колени и жеманно обвить шею руками. Гораздо органичнее пасть ниц. И оттуда, запрокинув лицо, любоваться дорогими чертами. Нисколько не чувствуя уничижения. Не отвлекаясь на колготки, которые могут дать «стрелку». А ведь они стоят целых три рубля! Но ни меркантильные, ни двусмысленные соображения не искажали моих светлых эмоций.

– А что надо, мой хороший? – повторила.

Он улыбнулся в ответ таинственно. И молча стал расстегивать ширинку.

Хотелось заплакать обиженно. Закричать возмущенно. Выйти из комнаты гордо. Или впасть в крайность, объявив ему с негодованием, что между нами всё кончено. Но вместо этого я, тупо улыбаясь, следила за медленными движениями его рук, ничем не выказав протеста. Думаю, так чувствует себя кролик перед удавом. С той лишь разницей, что не умеет стоять на коленях и улыбаться.

Я стерла помаду, опасаясь испачкать ему одежду. Опустила голову, чтобы волосы упали по обеим сторонам лица и скрыли мою неопытность и неловкость, которая была видна, по-моему, даже с затылка. И начала без халтуры трудиться над его удовольствием. Мне хотелось быть для него лучшей, невероятной. В то же самое время я, содрогаясь, думала, что наверняка делаю что-то не так, а он молчит из деликатности. Тогда я украдкой вскидывала взгляд, чтобы понять, доволен ли он моими стараниями.

Он в упор смотрел на меня, то и дело отодвигая мне за ухо прядь волос, которую я тут же упрямо стряхивала. Иногда он резко запрокидывал голову и поощрял меня возгласом: – Боже! Ты чудо!

Кого из нас он имел в виду? Мне было неловко: наравне с Богом я претендовала на звание «чуда». И вообще, мне казалось, что упоминание Господа в такой пикантный момент не просто, что называется, всуе, а неуместно, если не сказать – кощунственно. Может быть, мужчина и находится, испытывая подобное наслаждение, на той вершине счастья, с которой рукой подать до Бога? Стоит только голову запрокинуть. А женщина где-то там, внизу, какая бы прекрасная ни была – до нее ли ему сейчас? «Сама-сама-сама». Не мешай! Ведь он – в диалоге с самим Создателем. Ну, почему, почему мне так одиноко и обидно, когда ему так хорошо? Нет, чувство радости за него присутствует, безусловно. Но оно – умозрительно и отдельно от меня.

Мне и в голову не приходило сказать: «А я? А мне?» Наверное, потому что это должно было прийти в голову ему. Намекать, а тем более – просить мужчину доставить тебе сексуальное наслаждение – если не унизительно, то, по меньшей мере, глупо. Это в нынешние времена декларация своих желаний и пристрастий считается признаком взрослого, разумного отношения к сексу. А тогда ни в школе, ни тем паче – дома нас не учили обращать внимание на свое женское начало. А ведь быть женщиной – это не только рожать, уметь выпекать в духовке пироги и ловко проглаживать рукава мужских рубашек.

– Ты для меня такая сексуальная!

Вот! Не «добрая», «хозяйственная», «заботливая», «умная», а – «сексуальная».

– Сожми губки плотнее, милая, – густым полушепотом выдохнул он.

Как же он со мной нежен! Да он любит меня, любит!

Через пять минут он чмокнул меня в онемевшую челюсть, одновременно заправляя в брюки хорошо отглаженную голубую рубашку. И аккуратно, чтобы не защемить предмет своей гордости, вжикнул «молнией».

– Чайку? – спросила я, стесняясь движения своих губ.

– Нет, солнышко, надо бежать.

– Тебе было хорошо?

– Бесподобно! – глянул он в потолок. Наверное, опять перемигнулся с Создателем. И взялся за плащ.

– Красивая, – еще раз наградил он меня. – Ты не сердись, что убегаю. Поздно уже. Я скоро позвоню. Ну, пока?

– Пока! – как можно легче ответила я. Он провел рукой по моим волосам.

Наклонив голову, я на секунду задержала его руку, приподняв плечо.

Дверь не захлопнулась – тихо, тайком, язычок замка попал в паз. Я пошла в ванную и тщательно смыла всю косметику. Выпрямившись, увидела в зеркале мокрое, беззащитное лицо без малейших признаков сексуальности. Где он ее во мне нашел? Ерунда какая-то. Он просто меня сильно любит.

Вернувшись в комнату, я встала на колени в кресле, стоящем вплотную к стене, и прижалась лбом к настенному календарю. Это был плакат с его фотографией. Календарь – прошлогодний, да и он на фото – лощеный, парадный, чужой. И все-таки его взгляд в объектив камеры удавалось принять за устремленный на меня. И, ложась спать, я сказала этому портрету «спокойной ночи», прежде чем погасила свет.

Сегодня мне кажется, что я и тогда временами осознавала собственную незрелость, наивность и глупость происходящего, вслух говоря себе: «Дура». Но осуждению подвергала лишь свое поведение, свою врожденную или почерпнутую в литературных женских образах жертвенность. На него не посягала. Богу – богово.