Везучая

– Это меня. – Соврала я, надеясь, что ложь эта – во спасение плачущего соседа. Ему, бедолаге, неловко. Ведь сразу две женщины стали свидетелями его пьяных, но все-таки мужских слез.

Я бросилась к телефону:

– Алло!

Оказалось, действительно – меня.

– Здравствуй! – этот голос невозможно было не узнать.

– Ты сегодня дома? – обратился он ко мне по фамилии. Чаще всего он называл меня именно так.

– А…

– Не уходи никуда. Я скоро приеду.

«Скоро» длилось часа три. Первые полчаса – сплошной стресс. Лишнее – с глаз долой! Если учесть, что мое имущество помещалось в два чемодана, то задачу эту можно было отнести к одной из самых легких. Сложнее было сделать трясущимися руками тщательный макияж, к которому я предъявляла жесткие требования. Во-первых, я категорически не принимала свое лицо без косметики. Близорукие глаза казались мне подслеповатыми, а бледный, несколько анемичный покров кожи имел болезненный вид. Во-вторых, в театральном институте у меня была пятерка по гриму, и я привыкла самосовершенствоваться, направляя свой перфекционизм в правильное русло. И, в-третьих, я понимала, каких красивых актрис он видит рядом с собой. Они безукоризненны и волшебны. Я просто обязана соответствовать. Даже с отечественной тушью, похожей на сапожный крем, в пластилиновый кусочек которой надо было сначала плюнуть, затем растереть корявой, короткой, пластмассовой щеточкой, а там уже творить этой ваксой чудеса. Некоторые так привыкли плеваться перед получением роскошных ресниц, что предпочитали тушь ленинградской фабрики всяким польским и даже французским. Тем более, импортные товары тогда появлялись редко, без предупреждения, то бишь, без рекламы. Надо было пол-Москвы облазать, чтобы наткнуться на толпу алчущих спасти мир своей красотой. Ага, километр очереди! Значит, выбросили импорт. Именно слово «выбросили» крутилось в обиходе. Как будто зарубежная продукция заслуживала лишь брезгливого и пренебрежительного отношения.

Еще говорили: дают. «Вчера на Петровке давали ланкомовскую пудру!» Словно кусок мяса давали толпе. Утоляли наш голод на время, улучшая товарооборот страны. Но и не поважали особо. Чтобы женщины Советского Союза знали свое место. В великой державе. А то еще пристрастятся к зарубежному и станут заглядывать за «железный занавес». Нельзя! Опасно. Там – акулы капитализма. Но бояться их не надо. Надо плевать на них… в тушь для ресниц!

Одевалась лихорадочно. Для встречи с ним, разумеется, в самое-самое. Новый облик любимой для мужчины – что новая женщина. Эх, шоколадные бы брючки! Ладно, надену платье, подаренное мамой. Черное, эффектное, почти вечернее. Поясок… Поясок не нахожу! А без пояса в нем, как беременная. Беременная! Вот бы от него! Ой, что я несу? От него нельзя – бросит сразу. И будет прав. Потому что слишком известен и почувствует себя использованным. А я не собираюсь ставить его в неловкое положение. Пускай ему будет комфортно и радостно. Вот сюда, в кресло, он сядет, а я подам ему чай с лепестками мяты. И присяду перед ним на корточки, чтобы лучше видеть его лицо. Красивое, с гармоничными чертами, живое, как у игривого ребенка. И совершенно родное.

Почему так? Видимся редко. Но дело не в том, насколько часто ты видишь перед собой лицо. А вот что ты в этом лице видишь, читаешь там что – это только тебе известные иероглифы и знаки, обусловленные всей твоей сутью и предыдущей жизнью.

Так. Всё готово. Постельное белье – чистое, парадно-выходное, ровненько застелено хозяйским покрывалом. Из светлого патлатого коврика пальцами выбрала все видимые глазом крошки. Задернула хлипкие шторы. Что, что еще может помешать нашему тайному счастью?

Оставшиеся два с половиной часа ожидания я тщетно старалась провести с толком. Сосредоточиться на чем-либо не получалось. То садясь в кресло, то укладываясь на софу, я тут же хваталась за платье – помнется! – и вскакивала. Стоять у окна, глядя в темнеющий колодец двора, – грустно и глупо. И я стала нарезать бумагу полосочками, чтобы после заклеить ею щели в окнах. Потом достала батончик ваты. И начала запихивать ее тонким, гибким ножом между рам. Постепенно втянулась, получая от своего труда удовольствие. Вот так он невзначай, метафизически помог мне утеплить жилье. И ничего, что он в это время сидел нога на ногу в моей голове. Всё равно я была ему благодарна.

Когда раздался звонок, я сразу, не зажигая в коридоре свет, открыла дверь. Он быстро, как-то по диагонали, вошел – в расстегнутом плаще и надвинутой на глаза кепке. Как революционер на сходку.

– Ты одна?

Вместо ответа я сделала выразительную пантомиму – о чем речь?

– Красивая, – оценил он меня несколько будничным тоном, вешая плащ на гвоздик, вбитый в дверь.

– Сейчас! – умчалась я за чайником.

Когда я принесла чай, он сидел в кресле.

– Не надо чая, – нежно сказал он божественным голосом.