Везунчик

– Ничего, потерпишь. Ты, небось, пострашнее боль людям причинял, и ни кто не жаловался? – Пашка вплотную подошел к Антону, взял его за подбородок. – В глаза смотри, Иуда! Жаль, что промазал тот раз, так хоть Вовка бы живым остался. Ублюдок! – с размаха ударил его по лицу.

– Я сказал – отойди! – Корней оттолкнул Скворцова, сам сел рядом с пленником. – Целиться лучше надо было, сейчас бы проблем не было.

– Так еще не поздно, дядя Корней! – Пашка забегал вокруг него. – Давай, к стенке приставим, а я уж не промахнусь!

– Поздно, Пашка, поздно, – стоял на своем Кулешов. – Я тебя понимаю, но поздно. От судьбы он точно не уйдет, так что не переживай. С такими субчиками сам знаешь, какие разговоры.

«Неужто смерть пришла? Нет, не может быть! Я же везунчик, пронесет и в этот раз, – мысли захватывали Антона, сбивались, награмаждались одна на другую. Тело сковывал холод, ужас сжимал сердце. Как никогда смерть была близкой. Уступи Корней парням, и все, нет Антона. А хочется жить, жить! – На все пойду, только не смерть».

– Куда меня, дядя Корней? – тихо, чтобы не слышал Скворцов, спросил пленник.

– В лагерь доставим. К командиру товарищу Лосеву.

– А что со мной будет, как думаешь?

– От моих дум тебе легче не станет, – в очередной раз втянул в себя порцию дыма лесничий. – Быстрее всего, выпытают у тебя все, что надо, да и в расход.

– Неужели так прямо и расстреляют? – Антон через силу деревянным языком еле выговорил это предложение.

– А ты как думал? Может, карамельку тебе за твои заслуги дадут? Шалишь, парниша! Напакостил, будь готов ответить.

– Как это – в расход без суда и следствия? Я, может, покаюсь, исправлюсь, перейду на вашу сторону?

Такого ответа Кулешов явно не ожидал. Он даже наклонился к Щербичу, чтобы лучше разглядеть его – не врет ли, часом, не шутит?

– Э-э, паренек! – поняв, что говорит полицай это серьезно, и, возможно, свято верит такой перспективе, партизан на мгновение задумался. – Не тешь себя понапрасну, сам видишь, в какую пору живем. Только скажу я тебе так, Антоша: каждый на этой земле рисует свою биографию, то бишь, судьбу своими руками. Берет в руки кто топор, кто лопату, кто ручку, и рисуют каждый свою. Бывает, таких вензелей навыводят, сам черт ногу сломает, распутывая их. Вот ты взял винтовку, нацелил на своих земляков, и таких кренделей нарисовал, что в пору самому на себя руки наложить. Да только ты жидковат для этого, слабак. Вот тебе твои же земляки, односельчане и помогут разобраться в твоем ребусе. Только на снисхождение, на жалость не рассчитывай: уж слишком ты страшную, кровавую линию начертил. Ее не распутывать надо, а просто прервать: раз – и нет ее больше в нашей жизни.

– А, может, еще не все потеряно, дядя Корней? – Антон не мог верить услышанному, хотя где-то глубоко в душе понимал, что лесничий прав, но верить не хотелось. Хотелось жить! И верил, что и на этот раз обойдется, смерть только коснется его каким нибудь боком, и снова оставит в покое. Он же везунчик. Цыганка так сказала, а он по жизни больше верил ей, чем кому бы то ни было. Но он и понимал, что для этого надо что-то делать, предпринимать какие-то шаги навстречу жизни, уходить от смерти любым способом. – Отпусти меня, дядя Корней, – жалобно попросил он, доверительно наклонившись к партизану. – У меня есть немного золота, драгоценности, – зашептал ему в ухо. – Все тебе отдам, клянусь!

– Да? Даже так? – отпрянул от пленника лесничий. – А зачем оно мне, твое золото? На деревья развешу, и буду любоваться?

– Ну, зачем так? – не мог понять Антон. – Сможешь все купить, станешь богатым.

– Эх, мил человек! Разное у нас с тобой понятие, вот в чем твое горе, – Кулешов поднялся, закинул на плечо винтовку Антона. – Скажу тебе по секрету, что мое богатство – это моя семья, мои дети, моя деревня Борки, вот эта земля, вот этот лес, вот эти люди, что вокруг меня, наконец, моя страна. И вот за него я буду биться, любому глотку перегрызу за такое богатство. До некоторых пор и ты был моим богатством: я горло драл на собраниях, чтобы вас – сестру, тебя да мамку вашу, не ссылали на Соловки. Радовался, что растете вы умными да здоровенькими. А оно вон как получилось: заплутал ты в жизни, как городской житель в лесной чаще. Пытались тебя оттуда вывести, да только ты выбрал свой путь. Так что, не обессудь, Антоша: заблудился ты, и страшных бед наделал. А за это надо отвечать.

Сидящему на кучке опилок Антону фигура Кулешова Корнея на фоне темного леса при свете луны казалась исполинской, огромной, всесильной. И сам он – всемогущим. А себя почувствовал вдруг жалким, маленьким и беспомощным. Хотелось плакать, выть от собственного бессилия.

– Пора, – лесничий повертел головой, оглядывая все окрест. – Павел, развяжи пленному ноги! – приказал он Скворцову.

Пашка взял за плечо Антона, с силой дернул его вверх, заставляя подняться. Потом опустился перед ним на колени, развязал веревку, поднялся сам, и с силой, снизу резко ударил ему в челюсть. От неожиданности и от сильного удара полицай отлетел не несколько метров, перекатился через кучу опилок.