Везунчик Джим

Приведенный вопрос вполне объяснял нежелание Диксона допускать Мики на факультатив. Мики был эрудит, а может, лишь производил подобное впечатление, что ничуть не лучше. Мики, в частности, знал, что такое схоластика, а может, только казался знающим. Диксон по десять раз на дню читал, слышал и даже употреблял термин «схоластика», не понимая, что это, однако впечатление создавал обратное. Зато он знал, что при Мики, вопрошающем, обсуждающем и спорящем, уже не сможет создавать впечатление ни относительно термина «схоластика», ни относительно нескольких сотен других терминов. Мики умел, или только казалось, что умеет, выставить Диксона болваном, причем без предупреждения. Разумеется, всегда можно придраться к Мики, хотя бы по поводу не сданного в срок реферата, но Диксону делать этого не хотелось — шестое чувство подсказывало, что Мики прорвется на факультатив «Жизнь и культура в Средние века» из природной вредности и желания взять верх над ним, Диксоном. Значит, действовать надо посредством извинений и улыбок, а не придирок и плохих оценок, положенных по должности. Поэтому Диксон сказал следующее:

— Конечно, не намерен. Боюсь, рассмотрение схоластики в данном аспекте себя не оправдает. Я, к сожалению, пока не готов высказаться о значимости Иоанна Скота[4] или Фомы Аквинского[5]. — Или следовало назвать Августина[6]?

— По-моему, изучение влияния наиболее распространенных умалений и вульгаризации ученых доктрин крайне увлекательно. Вы согласны?

— Совершенно согласен, — произнес Диксон. Губы начинали дрожать. — Однако вам не кажется, что это тема скорее для докторской диссертации, нежели для вступительного курса лекций?

Мики довольно долго перечислял соображения в пользу мнения Диксона, и наоборот. Слава Богу, хоть от вопросов воздержался. В конце Колледж-роуд, на развилке, Диксон озвучил сожаления по поводу необходимости прервать столь интересную дискуссию, и они с Мики расстались. Мики пошел в общежитие, Диксон — к себе на квартиру.

Диксон почти бежал лабиринтом переулков, в этот час безлюдных (рабочий день для масс еще не кончился), и думал об Уэлче. Потребовал бы Уэлч отдельного факультатива, если бы не собирался оставлять Диксона лектором? Заменить фамилию Уэлч на любую другую — и ответ будет отрицательный. Оставить Уэлча на прежнем месте — и можно забыть о какой бы то ни было определенности. Не далее как на прошлой неделе, через месяц после первого упоминания о факультативе, Диксон слышал разговор Уэлча с заведующей учебной частью о «новом человеке», который бы «не помешал». Целых пять минут Диксона мутило, а потом Уэлч подошел к нему и, честно глядя в глаза, принялся объяснять, каких действий ждет от него в отношении первокурсников в следующем учебном году. Теперь Диксон закатил глаза (белки походили на мраморные шарики), втянул щеки (лицо стало как у чахоточного или голодающего) и с громким стоном пересек залитую солнцем мостовую.

В холле на резной полке лежало несколько газет и писем — верно, во второй заход доставили. Было кое-что для Альфреда Бисли с кафедры английского языка (адрес напечатан на машинке); был коричневый конверт с купонами футбольного тотализатора, адресованный У. Аткинсону, страховому агенту чуть старше Диксона; еще конверт, тоже казенный, с лондонским штемпелем, для «Дж. Дикенсона». Помедлив с минуту, Диксон вскрыл его. В конверте оказался листок, выдранный из блокнота: парой фраз, без излишеств вроде обращений и благодарностей, Диксона извещали о заинтересованности в кораблестроительной статье и о публикации оной в порядке очереди. Корреспондент также обещал написать «в ближайшее время» и обозначил себя Л.С. Кейтоном.